Роман Казимирский - Химеры. Легион иных

– Зачем ты показал ей? Она и так прекрасно все знает.

– Ну, так ведь надпись стерлась, – я дурашливо развожу руками. – Нужно будет заказать новую. Займешься этим?

– Издеваешься? – понял сын, многозначительно прищуриваясь, словно пытаясь оценить нового противника в этом соревновании, главным призом в котором было почетное звание главного засранца общины.

– Ага.

Мне хотелось напомнить ему о том, что перед ним не только родная душа, но и просто пожилой человек, но я сдержался – само слово «пожилой» в нашем случае приобретает оттенок ироничной скомканности. Любой бессмертный может претендовать на этот сомнительный эпитет, поэтому говорить с Кевином о вежливости, этом пережитке прошлого, нет никакого смысла. Он давно перерос основные постулаты, принятые во внешнем обществе – у него были прекрасные преподаватели. То, что является сдерживающим фактором для большинства людей, у нас считается проявлением слабости. Прислушиваться к мнению старших только за то, что они жили дольше, глупо – они просто сделали больше ошибок, большинство из которых так и не исправили. Беспокойство по поводу впечатления, которое ты производишь на окружающих – блажь, вызванная неуверенностью в себе. Хорошие отметки в школе говорят лишь о том, что ты нашел подход к учителю, а поскольку он и является самым ограниченным человеком любого учебного заведения, то чести в этой иллюзии успеха мало. В общем, как-то так. Да, многие назовут эти утверждения спорными, а кто-то и вовсе глупыми и вредными, но именно эти постулаты позволили нам вырастить целые поколения отпрысков, уверенных в собственной неповторимости и непогрешимости. А как иначе? Сомнения – слишком большая роскошь для нас, мы не имеем на нее права. Любое соответствие стандартам человеческого общества, помимо одобренных Советом – во главе со мной, кстати – неизбежно ведет к гибели.

– И все равно – зря ты ей сказал, – Кевин, видимо, пришел к выводу, что бодаться с Главным, то есть вашим покорным слугой, ему еще рано. Мудрое решение.

Сын выглядел разочарованным – потеха не удалась. Наверное, нехорошо признаваться в таком, но каждая победа над ним, пусть и небольшая, доставляла мне определенное удовольствие. Может быть, потому, что я не ощущал той близости, которая должна была возникнуть между нами. Или же где-то в глубине души я понимал, что он родился уже испорченным и развращенным. А ведь мы с его матерью так долго ждали своей очереди! Это на самом деле великая честь – официально завести ребенка, несмотря на всевозможные препоны и ограничения. Распространение нашего рода по земле строго регламентируется сводом законов, который я сам же и разработал. Наверное, вы ждете, что я продолжу чем-то вроде: разработал на свою голову – но нет, я горжусь организацией, которую создал. Если бы не мое вмешательство в процесс, на нас бы давно охотились с кольями по всему миру, как на животных. Покажите человеку существо, которое стоит выше его на эволюционной лестнице, и он на подсознательном уровне захочет его уничтожить. Так уж мы устроены, ничего с этим не поделаешь. Поэтому когда родился еще один представитель нашего вида, я был счастлив, как никогда прежде. Моя жена, Арин, тоже не скрывала радости. Впрочем, она, как мне кажется, прочувствовала всю торжественность момента задолго до того, как он, собственно, наступил. Еще будучи беременной, она уже пыталась вышивать крестиком, правда, из этого ничего путного не вышло – вместо крестиков у нее выходили нолики, и, в конечном итоге, она уколола себе палец. Но, несмотря на неудачу, сам факт попытки поразил меня до глубины души.

Когда родился мальчик, мы уже знали, что его нужно назвать Кевином. Бабушка что-то там верещала по поводу Патрика – мол, так зовут ее давнего друга, но мы отмахнулись от нее. Ведь давать имя ребенку должны, прежде всего, сами родители, а остальным родственникам достается право лишь согласно кивать и умиленно закатывать глаза, предрекая ему великое будущее. Итак, определившись с тем, что это голубоглазое существо станет нашим наследником, мы стали с нетерпением ждать, что из розовой игрушки он превратится в нашу уменьшенную копию.

– Смотри, у него мои уши!

– Но глаза-то – мои.

– Как ты думаешь, цвет волос еще изменится? Я хочу, чтобы он был высоким брюнетом – тогда все будут думать, что это мой молодой любовник, и завидовать мне.

– А я?

– А что ты? Ты – муж.

– То есть тебе меня уже не достаточно?

– Ой, прекрати нести чушь. Ты же понимаешь, что это совершенно другое.

Кевин не вырос ни в высокого, ни в брюнета. Средний рост и мышиный цвет волос, который почему-то принято называть русым, дополняла слишком бледная кожа. Нет, в каком-то смысле его можно было даже назвать симпатичным, если бы не отвратительная подвижность лица, из-за которой он периодически напоминал мартышку. Мне неприятно об этом говорить – все-таки он мой сын, но у меня иногда появляется ощущение, что ко мне он не имеет никакого отношения. Найти определенное сходство между детьми и родителями можно всегда, было бы желание. Ну, а у меня его не было, так что в какой-то момент я встал перед выбором: признаться себе в том, что оказался рогоносцем, или делать вид, что сын пошел в деда, который, впрочем, тоже ни капли не был похож на своего якобы внука. Я никогда не был склонен к излишней сентиментальности, так что выбрал первый вариант. Наверное, это и стало той трещиной на зеркале нашей семейной жизни, которая ползла и расширялась, пока не расколола его на две части. Но к тому моменту ни я, ни Арин уже не чувствовали ничего, кроме взаимной неприязни.

А Кевин… Конечно, я любил своего сына, если вообще можно в моей ситуации говорить о таком понятии как любовь. В то же время я понимал, что не вызываю в нем ответных чувств. Скорее, наоборот: казалось, будто он ненавидит этот замкнутый мирок, на существование в котором мы его обрекли. И ненависть эту не могли перекрыть ни вечность, ни счета во всех банках мира, ни многочисленные подарки, которыми была завалена его комната. И я ничего не мог с этим поделать. Ситуация была сколочена из досок вечного дерева и прихвачена нержавеющими скобами. И единственным существом, которое удерживало нас от жизни по принципам волчьей стаи, была бабушка. Она была тем предохранителем, который гарантировал нам возможность остаться больше людьми, чем животными. Но предохранители имеют обыкновение рано или поздно перегорать, в этом их слабость.

Заседания Совета проходили по одному и тому же сценарию. Их можно было отменить в любой момент – и ничего бы не изменилось. Но куда было девать всех его активистов, наделенных особыми полномочиями и по этой причине чувствовавших превосходство над остальными, рядовыми членами нашей общины? Несмотря на то, что мы всеми силами старались противопоставить себя остальному миру, в конце концов, мы пришли к выводу, что все же пирамидальная структура правления является оптимальной при любом строе – даже если никто никому ничего не должен. Ощущение собственной значимости так же необходимо некоторым из нас, как и еда. Мы можем обойтись без жареных куриных ножек, но как отказать себе в удовольствии пожевать приготовленные с луком и горчицей мышцы и сухожилия? Поэтому сейчас я сижу на жестком деревянном стуле, на котором по слухам когда-то восседал сам Бенджамин Франклин во время подписания известной Декларации независимости, и терпеливо выслушиваю перечень проблем, с которыми наше закрытое общество столкнулось за последнюю неделю. Ну, или делаю вид, что выслушиваю. Господи, как можно вообще называть эти средства экзекуции стульями? Можно предположить, что раньше их использовали, чтобы гости не слишком засиживались за столом.