Бренда Купер - Лучшая фантастика XXI века (сборник)

– Мой райский сад земных наслаждений! Мой лес воображаемого будущего! Радость моя, мои деревья, мои деревья! – Стебельчатые глаза метались, в ужасе моргая, ферма приподнялась на шести или семи ногах, хватая оставшимися воздух. – Убийца саженцев! Насильник Матери-Земли! Душитель пушистых кроликов! Вивисектор!

– Отойди, – приказал Джо, роняя криогенный опрыскиватель и хватаясь за пневматическое ружье.

Ферма тяжело рухнула на землю и выставила глаза с обеих сторон, уставившись на Джо. Глаза моргали, длинные черные ресницы трепетали над голубыми радужками.

– Как ты посмел? – спросила ферма. – Мои драгоценные саженцы!

– Заткни пасть, – проворчал Джо, вскидывая ружье. – Думаешь, я позволю тебе спалить мое жилище при запуске? Не двигайся, – добавил он, когда из спины фермы вытянулось щупальце.

– Мой урожай, – тихо простонала ферма. – Мое изгнание! Еще шесть лет вокруг Солнца, прикованной к этому источнику скорбной гравитации, прежде чем откроется следующее окно! Никаких мозгов для младенца Иисуса! Инквизитор! Мы могли быть так счастливы вместе, если бы не ты! Кто подговорил тебя на это? Крысиная Леди?

Ферма подобралась, под кожистой мантией у основания ног взбугрились мускулы.

Поэтому Джо пристрелил ее.

Тубокурарин – мышечный релаксант; он парализует скелетную мускулатуру, посредством которой человеческая нервная система осуществляет сознательный контроль над телом. Эторфин – крайне сильный опиат, в двенадцать сотен раз сильнее героина. Со временем ферма, с ее инопланетным адаптивным метаболизмом и сознательно контролируемым протеомом, могла бы изобрести защиту от эторфина, однако количества, которым Джо зарядил дротик, хватило бы для голубого кита, и он не собирался ждать.

Ферма содрогнулась и упала на одно колено. Джо подошел ближе, держа ружье наготове.

– Почему? – спросила она жалобным голосом, и он почти пожалел, что выстрелил. – Мы могли отправиться туда вместе!

– Вместе? – переспросил Джо.

Стебельчатые глаза поникли, огромные легкие надрывно засвистели, когда ферма попыталась ответить.

– Я собиралась позвать тебя, – сказала она, и половина ее ног подогнулась. Грохот был подобен крошечному землетрясению. – Джо, если бы только…

– Джо? Мэдди? – Ружье выпало из онемевших пальцев.

На передней стороне фермы возник рот, казавшиеся знакомыми губы выговаривали неразборчивые слова о Юпитере и обещаниях. Потрясенный Джо попятился. Возле первого мертвого дерева уронил бак с жидким азотом. Потом смутный импульс заставил его развернуться и бежать, бежать к дому, ничего не видя от заливавшего глаза пота или слез. Но он двигался слишком медленно и когда, сжимая в руках щелкающую и жужжащую фармакопею, рухнул на колени возле фермы, та уже умерла.

– Твою мать, – сказал Джо, поднимаясь и качая головой. – Твою мать. – Он включил рацию. – Боб, прием. Боб!

– Р-р-р-роу?

– У мамы очередной срыв. Ты вычистил бак, как я просил?

– Гав!

– Хорошо. Ее резервные копии лежат в сейфе в кабинете. Давай разогреем бак, а потом подгоним трактор, чтобы убрать всю эту грязь.

Той осенью трава на северном выгуле «Амитидж-Энд» была особенно густой и зеленой.

Паоло Бачигалупи родился в Колорадо, где и живет по сей день. Свое первое научно-фантастическое произведение он продал в 1999 году – и за последовавшие десять лет стал одним из наиболее влиятельных авторов жанра. Его роман «Заводная» (2009) получил премии «Хьюго» и «Небьюла», а также Мемориальную премию Джона В. Кэмпбелла и попал в список десяти лучших книг года по версии «Таймс». Опубликованный в следующем году научно-фантастический роман для подростков «Разрушитель кораблей» был награжден премией Майкла Л. Принтца за лучший роман для подростков и был включен в число финалистов, претендовавших на Национальную книжную премию. В большинстве работ Бачигалупи действие разворачивается в не слишком далеком будущем, где человечество сражается с последствиями катастрофического изменения климата и конца западного мирового господства.

Рассказ «Игрок» (2008) позволяет взглянуть на весьма вероятное унылое будущее нашей «новостной» индустрии и рисует трогательный образ мышления и писательства, которому в этом будущем нет места. [5] © Paolo Bacigalupi, 2013; © пер. К. Егоровой, 2016.

Мой отец был игроком. Он верил в карму и удачу. Охотился за счастливыми номерными знаками, покупал лотерейные билеты, делал ставки на петушиных боях. Оглядываясь назад, я понимаю, что, наверное, отец не был большим человеком, но когда он брал меня на тайский бокс, я считал его великим. Он делал ставки, и выигрывал, и смеялся, и пил лаолао со своими друзьями, и все они казались мне огромными. Когда Вьентьян плавился от жары, отец, словно призрак удачи, шагал по мерцавшим в темноте улицам.

Для отца вся жизнь была игрой: рулетка и блек-джек, новые сорта риса и приход сезона дождей. Когда король-самозванец Кхамсинг провозгласил создание Нового Королевства Лао, отец сделал ставку на гражданское неповиновение. Он поставил на учения Генри Дэвида Торо и листовки на фонарных столбах. Поставил на протестные марши монахов в шафрановых балахонах и скрытую человечность солдат с их мощными «АК-47» и зеркальными шлемами.

Мой отец был игроком – в отличие от матери. Пока он писал письма в газеты, приглашая к нашему порогу тайную полицию, она разрабатывала план бегства. Старая Лаосская Народно-Демократическая Республика рухнула, и на ее месте расцвело Новое Королевство Лао, где танки ездили по улицам, на углах которых пылали моторикши. Блистательный золотой Пха Тхатлуанг рухнул под градом пуль, и я отбыл на эвакуационном вертолете ООН, под присмотром доброй миссис Ямагучи.

Сквозь открытые двери вертолета мы смотрели на столбы дыма, которые поднимались над городом, словно змееподобные наги. Мы пересекли коричневую ленту Меконга, перепоясанную сверкающим Мостом дружбы, на котором горели автомобили. Я помню «Мерседес», покачивавшийся на волнах, словно бумажная лодочка на празднике Лойкратхонг, пылавший, несмотря на воду.

Потом было молчание Земли, миллионов слонов, пустота, в которую канул свет, звонки по «Скайпу» и имейлы. Дороги были закрыты. Телекоммуникация умерла. Черная дыра разверзлась на месте моей страны.

Иногда ночью, проснувшись от нескончаемого шума автомобилей на улицах Лос-Анджелеса, этого жутковатого многоязычного тигля, в котором теснятся и бурлят десятки стран и культур, я подхожу к окну и смотрю на бульвар, заполненный красными огнями, где опасно гулять по ночам – и где все подчиняются светофорам. Я смотрю на дерзких, шумных американцев всех цветов и оттенков и вспоминаю родителей: отца, который не хотел, чтобы я жил под гнетом самозваного монарха, и мать, которая не хотела, чтобы я из-за этого погиб. Я прислоняюсь к окну и плачу, от облегчения и утраты.