Кшиштоф Пискорский - Тенеграф

– Арахон, Арахон, – засмеялся между тем купец. – Ты ведь говорил, что ему можно доверять. Ошибался даже насчет собственного ученика? Кавалер И’Барратора сделал такую ошибку?

– Я учил его только фехтованию. А нужно было научить еще и тому, как никогда не доверять таким, как ты, – сраным сифилитическим сукиным сынам. Продажным предателям и убийцам.

Глаза Аркузона сузились.

– Полагаю, ты забылся. Или Ариего был для тебя больше чем просто учеником? Это была бы интересная новость. Славный кавалер И’Барратора – содомит? Я не премину шепнуть это на ухо королевскому стряпчему, который станет осматривать твое тело.

– За сколько ты его купил?

– Ты бы удивился. Как видно, ты плохо учил своих учеников и оказался дурным наставником, поскольку он просто пылал желанием доказать, что он – лучше тебя.

Каждое слово Аркузона было частью сражения, словно танец рапир, каковой должен был вскоре начаться. Купец пытался вывести своего противника из равновесия точными уколами слов, поскольку прекрасно понимал, что слова умеют ослеплять ровно так же, как бросаемый в глаза песок, и что ярость сильнее мешает заученным движениям, нежели подрезанное сухожилие.

Ноздри И’Барраторы раздулись, дыхание его ускорилось. Но все это было лишь игрой, фарсом. Ибо Арахон знал, что до той поры, пока он будет выглядеть так, словно теряет над собой контроль, купец будет говорить и говорить и может выдать то, что Арахон желал услышать более всего.

– Почему? – рявкнул он расчетливо, сжимая пальцы на рукояти рапиры. – Почему ты это сделал?

– Видь ты хоть что-нибудь дальше кончика собственного носа, знал бы это уже со вчера. В последней драке на Площадях Шести Родов погиб племянник королевской фаворитки, а меж Родриганами и Ламмондами вошел владыка, со свойственной для себя деликатностью угрожая, что проведет Единение. И не только глав родов, но и первородных, а также всех наследников до четвертого колена. Ты, как провинциальный босяк, наверняка этого не понимаешь, но об этом и подумать невозможно – две старые, со времен доибрийских, семьи Серивы и вдруг – смешаны, разбавлены, уничтожены так, что не понять, кто из них кто… Старый Ламмонд сразу же прислал письмо, что я, мол, должен прекратить любые действия против Родриганов.

– И что с того? Ты мог нас отозвать, никто бы не пострадал.

– Ты дурак, Арахон. Такие, как я, не достают вертел, если рядом нет хотя бы двух – а то и трех – кусков мяса. Твоя голова на серебряном блюде была бы охренительно красивым подарком для Эрнесто Родригано. И не думай, что это моя идея. Ламмонд недвусмысленно дал понять, что договор необходимо скрепить кровью тех, кто допустил наибольшее число преступлений в борьбе родов. Видишь ли, все бы почувствовали себя в большей безопасности, когда бы самое острое оружие оказалось закопанным в земле. И ты ведь понимаешь, отчего я предпочел, чтобы оружием этим оказался ты, а не я? Тем более что после твоей смерти я намеревался все повесить на тебя, то, что более всего разозлило бы Родриганов. Подумай только: убийство тех двух девочек – раз. Отравление целой компании пьяниц дурачка Хернана Родригано – два. Ну и, конечно, выстрел из тенестрела прямо в спину того набожного старичка, не помню, как его там звали… Детоубийца, отравитель, трус, проклятый содомит. Полагаешь, что столько-то эпитетов при твоем имени даст тебе место в истории Серивы?

И’Барратора заметил, что женщина, прислушивавшаяся к разговору, неуверенно шевельнулась. Что же, она не знала, каким мерзавцем был Аркузон, когда принимала от него кошель? Он стиснул зубы так, что на лбу его выступила пульсирующая вена.

– Ты… – процедил.

– Погоди, это всего лишь два куска. Был еще и третий. Скажи мне, Арахон: если ты купишь пса, а из него вырастет большая враждебная тварь, что бросается на людей, то что ты сделаешь? Позволишь ему бегать свободно? Позволишь, чтобы он обратился против тебя?

И’Барратора молчал. Использовал миг тишины, пока купец дожидался ответа, чтобы вслушаться в звуки за спиною, у дверей.

Стоял там кто-то еще. Ничего странного, Арахон не стал бы доверять лишь одной шпаге.

– Нет, Арахон, – ответил купец сам себе. – Тогда ты берешь палку, ведешь пса за сарай и ломаешь ему хребет. Старые времена заканчиваются. Нынче роды предпочитают пользоваться политикой, угрозами, звонкой монетой и векселем, а не наемными клинками. Никто не уснет спокойно, пока люди, подобные тебе, ходят ночами по крышам Серивы, убивают в банях, тавернах, закоулках. К счастью, ты скоро подохнешь, как подохли твои друзья времен войны, та твоя Серивская Троица. Даже твой ученик прекрасно это знал, знал, что ничего хорошего его рядом с тобой не ждет. Ты стоишь на стороне проигравших. То, что ты дурень, не замечающий, что мир вокруг изменился, убедило Ариего сильнее звонкой монеты. Взглянем правде в глаза: Арахон И’Барратора – всего лишь мелкий преступник, полагающий себя мастером шпаги, Фибаультом нашего времени, хотя даже девица, что его сюда привела, лучше его. Верно, Кальхира? Пойми, Арахон. В тот самый день, когда тебя найдут голым в канаве, город о тебе позабудет…

Ладонь наемницы всего лишь дрогнула на рукояти рапиры.

И’Барратора молниеносным движением сорвал плащ и набросил его на Кальхиру. Прыгнул назад и развернулся – теперь уже видел двух головорезов, что стояли по обе стороны от двери; у одного был арбалет со стальной тетивой, заряженный массивной стрелой, что сумела бы расщепить и дубовую балку, а арбалета этого не было в плане, который И’Барратора мысленно прикинул в последние несколько секунд.

Приходилось импровизировать.

Он прыгнул в сторону, за скирду материи, а тетива отчетливо брякнула, оставляя в воздухе резкое, серебристое эхо, подобное звуку колокольчиков на морозе. Стрела пролетела там, где еще миг назад было сердце И’Барраторы, и разминулась с головой Аркузона, взъерошив его седые волосы.

И’Барратора знал, что рапира у женщины-убийцы уже в руке, что за несколько мгновений она доберется до него и воткнет клинок ему в спину. Поэтому снова бросился в сторону выхода, прямо на верзилу, который выступил вперед с массивной абордажной саблей в руке, в то время как его товарищ пытался натянуть тетиву арбалета, раня при этом себе пальцы и сопя.

Арахон метнул дагу прямо в лицо противнику. Оружие не воткнулось, как оно бывает в кабацких рассказах – потому что только на хорошо отработанной дистанции нож ударяет острием каждый раз. Однако хватило и простого веса выгнутого эфеса – дага выбила мужчине несколько зубов, а И’Барратора был уже рядом. Проткнул ему живот рапирой и дернул клинком вверх так, чтобы освободить его, одновременно разрезая противнику внутренности.