Вера Чиркова - Старый замок. Приманка

– С той самой минуты, как вышел на крыльцо моего дома босой и в расстегнутой рубахе, – еле слышно пробормотала победившая Эвелина, заливаясь непривычно жарким румянцем.

Грохнул упавший стул, и в тот же миг Танрод возник почти рядом, на соседней ступеньке. Потянул меня к себе, заглянул в лицо – и мы снова на несколько минут позабыли обо всем на свете.

– Вели… – наконец прошептал он, опомнившись первым, – тебе же нужно платье…

– Успеем, – отмахнулась я. – Ведь праздновать будем не сегодня?

– Посмотрим, – загадочно произнес Танрод и огорченно вздохнул: – Я должен написать еще несколько писем. Ты долго будешь переодеваться?

– Минут пять, – честно сообщила я.

– Так быстро писать я не умею, – неохотно отстранился он, и мне пришла в голову отличная мысль.

– А я посижу около тебя.

– Вели… – Мужские руки снова сомкнулись на моей талии, и лорд насмешливо выдохнул на ухо: – Это замечательная идея, но писать рядом с тобой мне не так-то легко.

– Теперь я понимаю, на что намекала сестра Гелия, – «опечалилась» я, и жених начал тихо смеяться. – Ладно, ты меня уговорил, буду одеваться десять минут… или поиграю с Кышем. Все, иди, Луизьена любит точность.

И решительно ушла… но не с первого раза. Похоже, Танроду понравилось, что у нас есть в запасе целый час.

Как выяснилось вскоре, десяти минут даже маловато, чтобы запудрить горящие румянцем щеки, замазать бледной помадой припухшие губы и согнать с лица блаженное выражение.

Зато потом я была вознаграждена потрясенным лицом Танрода, неожиданно для себя обнаружившего сидящую в уголке столовой монашенку со скромно опущенным взором и сложенными на коленях руками, перебирающими дешевые четки.

Сдержать невольно скользнувшую на губы улыбку я не сумела, и заметивший это лорд дознаватель тотчас двинулся ко мне.

– Вельена…

– Нам пора идти, – предупреждающе выставила перед собой ладони. – Ты еще должен превратиться в старичка.

Род послушно кивнул, но в портал внес меня на руках, и хотя раньше мне всегда казалось слишком показным и откровенным подобное поведение влюбленных парочек, теперь я почему-то ничего не имела против.

Особняк оказался небольшим и стоял в глубине сада, огражденного стеной и густым рядком кленов. И это было очень удобно, никто не заметил, как мы оказались на одной из веранд.

– В дом не пойдем, там все равно никого нет. Кэрдон держит его для друзей и случаев, когда нужно переночевать в столице так, чтобы никто не узнал, – пояснял маг, поглядывая в маленькое зеркало, а потом предложил его мне: – Не хочешь взглянуть, с кем идешь рядом?

– Я отлично знаю, с кем иду и куда, – отказалась я, не проявив к иллюзии никакого интереса. – И мне все равно, кого там видят остальные.

Говорить жениху, что там, куда мы попадем, исчезают все иллюзии, я пока не собиралась. Это не моя тайна, но маги должны о ней знать, иначе Луиза никогда не позвала бы нас туда.

Спорить Танрод не стал, он теперь вообще больше не спорил и не командовал, и когда думал, что я его не вижу, смотрел на меня, как на диковинку. И это смущало и льстило.

Мы вышли из боковой незаметной калиточки и неторопливо направились в сторону часовни – самого старинного здания города. Еще не было ни набережной, ни Тагервелла, а она уже стояла здесь, врезанная в прибрежную скалу. И служила вовсе не часовней, а то ли сторожевой башней, то ли небольшим древним храмом, точно не известно никому, кроме гоблинов, как я теперь начинаю подозревать.

На ее плоскую крышу, обнесенную каменным бортиком, вела наружная винтовая лестница, и любители посмотреть вдаль иногда собирались там целыми компаниями, служительницы этого не запрещали. Часовню Святой Матери открыли в башне после того, как мать моряка больше десяти дней простояла наверху в шторм, ожидая возвращения сына. Он так и не вернулся, а когда ураган закончился и над побережьем встало солнце, жители нашли на башне бездыханное тело матери, не пережившей гибели сына.

Но мы вошли в небольшую дверку у подножия, и к нам тотчас направилась служительница в синем платье и белой накидке.

– В пятнадцатую, – очень тихо шепнула я, заметив краем глаза, как изумленно приподнялась бровь моего учителя.

Все знали, что келий, в которых можно попросить о чем-нибудь Святую Мать и поблагодарить ее за помощь, ровно четырнадцать, как и служительниц, постоянно присматривающих за порядком в часовне. И лишь нескольким избранным было ведомо, что, кроме известных всем хранительниц, тут есть еще одна, тайная.

Девушка в белой накидке молча вела нас мимо узких, но крепких дверей – часовня свято хранила тайны своих служителей, – пока не дошла до крохотной дверки в ведущий к комнаткам жриц коридорчик.

– Вам туда.

– Знаю, – едва слышно шепнула я, незаметно вкладывая в ее руку платочек с монетами, и потянула спутника внутрь.

Танрод шел внешне невозмутимо, но как-то подобрался, мгновенно став похожим на Кыша, завидевшего зайца или рыбину. Походка из расслабленной стала осторожной и пружинистой, ноги ступали мягко, как по льду, а руки напряглись, словно перед схваткой.

– Тут безопасно, – успокаивающе погладила я его пальцы, ведя к маленькому чуланчику с вениками и швабрами, и не удержалась, спросила: – Неужели ты ни разу тут не был?

Из чуланчика потайная дверца вела к прорубленному в скале тоннелю под набережной в сторону скал, и здесь изредка сияли магические шары. Меня заинтересовала странная перемена, теперь я не видела их так же отчетливо, как раньше, зато могла рассмотреть вкрученные в стены крепления и чаши толстого стекла.

Комнатка, куда мы шли, открылась за поворотом, как полянка в лесу, и была такой же светлой, уютной и зеленой. Вдоль стен под яркими светильниками стояли чаши и корыта с землей, из которых тянулись лианы цветов, лимонника, плюща и даже огурцов. Здесь отлично росло все, что ни посади, и исцелялись многие болезни, но жрицы решались сюда приводить далеко не всех.

Выбор достойных был правом Жанетт. Впрочем, это имя знали только мы с Луизьеной и матушка Мелисанта. Когда-то, еще лет семь назад, в наши «Женские тайны» пришла довольно молодая женщина с погасшим взглядом брошенной собаки и скорбно поджатыми губами. Ее история была проста и страшна безысходностью. За двадцать три года до этого дня юную семнадцатилетнюю Жанетт выдали замуж за довольно состоятельного немолодого вдовца, растившего четырехлетнего сына. Юная мачеха с первых дней прониклась жалостью и любовью к худенькому, болезненному мальчику и всю свою искреннюю любовь и доброту щедрой души отдала именно ему.

Уже через год ребенок изменился неузнаваемо, окреп, стал бойким, веселым и любознательным. Мальчик обожал свою матушку, как он называл Жанетт, и не желал расставаться с ней ни на прогулках, ни на занятиях. Да она и стала для него самой преданной матерью и первой учительницей, с терпением и нежностью исправляя криво написанные буквы и неправильно произнесенные слова. А потом скончался ее муж, оставив все состояние сыну, но это не опечалило мачеху. Она и подумать не могла, что когда-нибудь ее цветочек откажет ей в куске хлеба. И все же это время наступило – через год после того, как пасынок привел в дом невестку. Сначала юная хозяйка присматривалась к Жанетт, а как только поняла, что та никогда не посмеет жаловаться сыну на его любимую женщину, объявила мачехе мужа тихую войну.