Мэри Стюарт - Хрустальный грот. Полые холмы (сборник)

Я остановился.

– Ну? – быстро спросил Кадаль. – Что ждет меня?

Я улыбнулся:

– Я хотел сказать: «Как тебя ждет тихая старость».

– Не ври, Мерлин, – резко сказал он. – Я заметил, какие у тебя были глаза. Когда ты видишь что-то такое, у тебя глаза делаются странные. Я это и раньше замечал. Зрачки расширяются, и взгляд становится каким-то рассеянным, сонным – но не мягким, наоборот: все лицо у тебя делается холодным как сталь, такое чувство, что ты ничего вокруг себя не видишь и тебе все равно. И говоришь так, как будто не человек, а просто голос… Или словно сам куда-то исчезаешь, а через тебя говорит что-то другое. Как рог, в который дуют, чтобы извлечь звук. Я это и видел-то всего пару раз, и то на миг, но это так необычно, что мне всякий раз становилось не по себе.

– Мне тоже не по себе, Кадаль.

Я сбросил с себя зеленую тунику. Кадаль протянул мне серый шерстяной балахон, который я носил вместо ночной рубашки. Я рассеянно взял его и опустился на край кровати, уронив балахон на колени. Я говорил не столько с Кадалем, сколько с самим собой.

– Меня это тоже пугает. Ты прав, я действительно чувствую себя пустой раковиной, в которую дует кто-то другой. Я говорю, вижу и делаю такое, о чем прежде и понятия не имел. Но ты не прав, если думаешь, что мне все равно. Мне больно. Наверное, это оттого, что я не могу управлять тем, что говорит через меня… Когда-нибудь я научусь управлять этой своей способностью видеть и знать, этим богом во мне, и тогда это будет настоящая сила. Я буду знать, когда мои предсказания – просто обычные предчувствия, а когда это тень бога.

– Ты говорил о моей смерти. Что это было?

Я поднял голову. Как ни странно, лгать Кадалю было легче, чем Утеру.

– Я не видел твоей смерти, Кадаль. Я вообще не видел ничьей, кроме своей. Это было бестактно с моей стороны. Я собирался сказать, что тебя похоронят где-нибудь в чужой земле. – Я улыбнулся. – Я знаю, что для бретонца это хуже ада. Но я боюсь, что так оно и будет… если ты решишь остаться у меня на службе.

Лицо Кадаля прояснилось. Он улыбнулся. «Это настоящая сила, – подумал я, – если одно мое слово способно так устрашить человека».

– Останусь, конечно, – сказал Кадаль. – Даже если бы он меня об этом не просил. С тобой легко. Служить тебе – одно удовольствие.

– Да? А помнится, ты говорил, что я малолетний придурок, еще и олух в придачу?

– Ну вот, я и говорю. Я никогда не посмел бы сказать это кому-то такому знатному, как ты, будь это кто-то другой, – это притом, что ты дважды королевского рода…

– Ну почему же дважды? Мой дед вряд ли может считаться…

Я осекся. Меня остановило выражение лица Кадаля. Он сказал это, не подумав, ахнул и поспешно зажал себе рот, словно пытался загнать свои слова обратно.

Он ничего не говорил, просто стоял передо мной с испачканной туникой в руках. Я медленно встал. Забытый балахон сполз на пол. Дальше говорить было незачем. Удивительно, как я не догадался об этом раньше, в тот миг, когда Амброзий появился передо мной в свете факелов и взглянул на меня сверху вниз. Он знал. И многие другие, видимо, тоже знали. Теперь я вспомнил, как люди оборачивались мне вслед, как перешептывались командиры, с каким почтением относились ко мне слуги… Я думал, что обязан этим приказу Амброзия, но теперь я понял, что это было почтение к Амброзиеву сыну.

В комнате было тихо, как в пещере. Жаровня вспыхнула, пламя взметнулось и отразилось в бронзовом зеркале на стене. Я посмотрел в ту сторону. В бронзовом зеркале, озаренном пламенем, мое обнаженное тело выглядело хрупким и туманным, каким-то нереальным, игрой пламени и тени. Но лицо мое было освещено; пламя подчеркивало черты, и я увидел его лицо таким, каким оно было в тот вечер, когда он сидел у огня в своей комнате, ожидая, когда меня приведут к нему, чтобы расспросить о Ниниане.

И снова дар ясновидения не помог мне. С тех пор я узнал, что люди, наделенные божественным зрением, часто бывают слепы к простым вещам.

– И что, все знают? – спросил я у Кадаля.

Он кивнул. Не спрашивая, что я имею в виду.

– Слухи ходят. Ты временами бываешь очень похож на него.

– Наверно, Утер тоже догадался. А раньше он не знал?

– Нет. Он уехал раньше, чем пошли разговоры, и взъелся на тебя не поэтому.

– Рад это слышать, – сказал я. – А из-за чего же? Неужели только потому, что я встал ему поперек дороги тогда, у стоячего камня?

– Ну и из-за этого тоже.

– А еще из-за чего?

– Он думал, что ты наложник графа, – напрямик сказал Кадаль. – Амброзий ведь по бабам не бегает. Он и в мальчиках не нуждается, если уж на то пошло, но Утер начисто не способен понять человека, который не проводит с бабой семь ночей в неделю. И когда он увидел, что его брат так заботится о тебе, взял в свой дом, приставил к тебе меня и все такое, то решил, что все дело в этом. И ему это очень не понравилось.

– Понятно. Он сегодня сказал что-то в этом духе, но я подумал, что он просто так ругался.

– Если бы он взглянул на тебя повнимательнее или послушал, что говорят люди, то понял бы, что к чему.

– Он уже и так понял, – сказал я с внезапной уверенностью. – Догадался тогда, на дороге, когда увидел фибулу, подаренную мне графом. Я об этом не думал, но Утер должен был сразу понять, что граф вряд ли станет дарить королевский знак своему наложнику. Он велел поднести ближе факел и долго меня разглядывал. Наверно, тогда он и понял.

Меня внезапно осенило.

– Наверно, Белазий тоже знает!

– Конечно, – сказал Кадаль. – А что?

– Он так говорил со мной… Словно знал, что не смеет мне ничего сделать. Поэтому он и пытался запугать меня проклятием. Он ведь ни перед чем не остановится. Наверно, по дороге к роще он все время думал, что делать. Тихо убрать меня за святотатство он не мог, но ему надо было как-то заставить меня замолчать. Отсюда и проклятие. И…

Я остановился.

– Что еще?

– Да не дергайся ты. Это было просто дополнительное ручательство, что я буду держать язык за зубами.

– Ради богов, что же это?

Я пожал плечами, обнаружил, что до сих пор голый, и наклонился за рубашкой.

– Он сказал, что возьмет меня с собой в святилище. Думаю, он хочет сделать из меня друида.

– Он так сказал?

Я уже начал привыкать к Кадалеву знаку от дурного глаза.

– И что же ты будешь делать?

– Ну, схожу с ним… по крайней мере один раз. Да не смотри ты на меня так! Руку даю на отсечение, что больше одного раза мне туда идти не захочется. – Я посмотрел ему в глаза. – Но в этом мире нет ничего, что я отказался бы узнать и увидеть, и я готов встретиться с любым богом так, как ему это угодно. Я говорил тебе, что истина – это тень Бога. Если я собираюсь воспользоваться ею, я должен знать, кто Он. Понимаешь?

– Где уж мне! О каком боге ты говоришь?