Алексей Пехов - Тень ингениума

Надутый Пшеница восседал за дальним столом, перед ним стоял полный стакан молока. Мюр торчала у стойки, опершись на нее обеими руками, и что-то обсуждала с Сибиллой. Увидев, что я иду к ним, они прекратили разговор, и партнер Мосса поставила передо мной кофейник.

– Займи себя делом. Мы скоро договорим.

Я, возможно, такой же мрачный, как и Пшеница, даже спорить не стал. Присоединился к нему, гадая, что вообще эти две женщины, не знакомые друг с другом до сегодняшнего дня, могут обсуждать?

– Ты-то здесь какими судьбами? – спросил я у парня.

– Подвез ее. Ну и… вот. – Более подробного объяснения он предложить не захотел, хлебнул молока и с трудом не покривился. – Вообще мне надо бы домой, но твоя Сибилла меня чуть ли не за шкирку цапнула, обещав накормить.

С кухни пришла Чой, в шелковом халате на голое тело, принесла две тарелки омлета с сосисками, поставила перед нами, мило улыбнулась Пшенице, так что у того вытянулось лицо и на щеках появился румянец.

– Ну, может, и неплохо, что я сюда заглянул, – пробормотал он, берясь за вилку, когда мандаринка ушла.

Я усмехнулся, занявшись едой и периодически поглядывая на Мюр и Сибиллу. Скажем так: зная характер этих двоих, мне стоило опасаться сговора и возможных неприятностей сразу с обоих флангов.

Сметя с тарелки завтрак со скоростью летящего снаряда и допив молоко, уже не морщась, Пшеница вскочил и пожал мне руку.

– Свобода! Пора на работу.

– О. Так ты сознательный гражданин? И кем трудишься на благо Риерты?

Парень отчего-то смутился, но ответил:

– Почтальоном. На севере Метели. Ладно, увидимся. Пока!

Он мышкой прошмыгнул мимо Сибиллы к выходу.

Через несколько минут ко мне подошла Мюр, плюхнулась на рядом стоящий диван.

– Привет, Итан. Милое местечко вы с Рин выбрали. Я думала, ты снимаешь квартиру.

– Здравствуй. Не успели добраться туда из-за начала комендантского часа. А «Кувшинка» всегда гостеприимна к старым друзьям. Я почти месяц тебя не видел, как твоя нога?

Она пожала плечами чуть более небрежно, чем следовало:

– Не так плохо, как я думала. Мне больше неприятностей доставила реакция Вилли, когда он узнал, что я сделала.

– Но ты хромаешь.

Девушка серьезно кивнула:

– Конечно. Нож плакальщика умеет доставить хлопот, но я уже почти здорова. В конце концов, я люблю врача, и он заботится о моем здоровье. По сравнению с этим, – она провела пальцем по шраму у себя на лице, – нога – не самое страшное в жизни, и царапина стоит результата, которого мы добились.

– В смысле того, что мы узнали о контаги? Или ты о смерти ручного чудовища дукса?

– Обо всем.

– Ты читала вчерашнюю газету? Готовится закон об отмене обязательного многочасового труда, промышленников лишат возможности охотиться на профсоюзы и запрещать их на своих фабриках, будут повышены пособия тем, кто работает на тяжелом производстве, и обучение для одного из детей в семье станет в школах бесплатным. Простым людям в Риерте станет жить легче.

– Станет ли? Мотория травит нас и превращает в чудовищ. И никуда не делся закон «Город без контаги». А это значит, что правительство все так же может без суда и следствия хватать любого гражданина и отправлять его в Старую Академию. Любого.

– То есть ты не остановишься в своем бесполезном деле.

Ее усмешка вышла отнюдь не злой.

– Отрадно, когда друзья считают, что ты тратишь свою жизнь на ничто.

– Друзья нужны для того, чтобы предостерегать от ошибок, – не смутился я. – Знаешь, к чему приводит подобная игра, если из нее вовремя не выйти?

– К смерти.

– Правильно, Мюр. Рано или поздно результат всегда одинаковый – государство в выигрыше, а те, кто борются с ним, в могиле. Было бы очень печально узнать, что ты погибла в какой-нибудь глупой перестрелке, так ничего и не изменив.

– Ты беспокоишься о моем будущем?

– На свой манер. Как друг.

Еще одна легкая и немного грустная улыбка была мне ответом.

– Каждый выбирает свою цель в жизни, Итан. Я хочу остановить дукса. Ты – искиров. Могу тебя уверить, что не стремлюсь лезть в неприятности в сложившихся обстоятельствах. Сейчас говорят о всеобщей стачке, у Риерты есть шанс для революции, если недовольство рабочих попытаются подавить. Надо лишь, чтобы возмущение народа достигло предела.

Я фыркнул, поражаясь, что она не понимает.

– Возмущение народа такая же капризная вещь, как удача в игорном заведении. На мгновение вспыхивает и тут же гаснет. На возмущении легко можно устроить стачку или скоротечный бунт в Стальной Хватке и Верхнем, но не революцию.

– Да. Я знаю, что для революции нужны деньги, – согласилась девушка, подпирая кулаком щеку. – Много-много чудесных банкнот, которые непонятно откуда взять.

– Прошли те золотые времена, когда на монеты можно было нанять полк кондотьеров, который шпагами и алебардами сместит правителя с трона. Да и вспомни, когда в последнее время народ смог захватить власть?

– Революция в Республике?

– Тысяча семьсот шестьдесят восьмой год. Больше ста пятидесяти лет назад. И на борьбу их поднял четырехлетний голод, а также череда войн с соседями. Тогда от бед все уже порядком устали. Но чем это обернулось спустя десять лет анархии? Народ успокоился, поняв, что увяз в гражданской войне и коалициях бывших революционеров, которые теперь рвали глотки друг другу. Пришли военные из Ордена Марка, перебили это недоправительство, на трон посадили нового короля из числа республиканских дворян, пускай и называют его теперь первым министром.

– И к чему ты?

– К тому, что с тех пор мир изменился, как и революции. Риерта тому примером.

– Вот как? – не поверила она.

– Возьмем, к слову, убийство прежнего дукса. Все случилось в среде генералов, министров и аристократов, без привлечения горожан. И такое происходило не только в Риерте. Но и в Йевене. Когда князь решил потратить весь бюджет страны на постройку никому не нужных сказочных замков, бароны объявили его сумасшедшим и тихонько придушили в спальне, найдя более равнодушного к архитектуре преемника. А Сплав? Лидеров парламента обвинили в государственной измене и намерении передать восточные рубежи под управление рузцев. Паны успели сбежать в Королевство, организовали правительство в изгнании, но в Сплаве восемь лет уже другая власть, и местные ее легко приняли. О том, что произошло там, – я поднял палец вверх, указывая правильное направление на небожителей, – граждане узнают через неделю или две из утренних газет. Никто в нынешние времена в момент переворота не делает ставку на народ.

Мюр сверкнула глазами, собираясь возражать, но решила послушать дальше, когда я вскинул руку, прося не перебивать.

– Обычных людей, таких как я, в мире больше, чем аристократов и богачей. Мы пашем на заводах, живем простой и незаметной жизнью, платим налоги, сражаемся и умираем в войнах за свою страну, растим детей и стараемся жить. Мы – сила, которая почти всегда спит. И умные люди ее предпочитают не будить без нужды, потому что, проснувшись, мы хотим хорошей жизни, такой же, как у тех, кто получил ее по праву рождения. У нас появляются требования, и, почувствовав свою власть, свою способность смещать то, что казалось незыблемым, самим управлять страной, потому что мы ничуть не хуже богатеев и аристократов, мы становимся опасными. И хрен заставишь нас вновь уснуть.