Р. Скотт Бэккер - Князь Пустоты. Книга третья. Тысячекратная Мысль

Ахкеймиона всегда поражало, сколько всего в нем не принадлежало ему. Теперь же его потрясло осознание противоположного: он все больше становился тем, кем никогда не был и не должен был стать. Он превращался в Сесватху.

Когда-то давно прозрачная броня Снов давала ему некую неуязвимость. Того, что ему снилось, просто не существовало – по крайней мере, это происходило не с ним. Но, попав в Священное воинство, он вернулся в легенду. Пропасть между его жизнью и миром Сесватхи сужалась; по крайней мере, в том, чему он становился свидетелем. Но даже сейчас его существование оставалось банальным и жалким. Он вспоминал старую шутку Завета: «Сесватха никогда не ходил по нужде». То, что Ахкеймион переживал, всегда могло исчезнуть в безмерности того, что он видел в Снах.

Но теперь, когда он был наставником Воина-Пророка и его левой рукой?

В каком-то смысле он стал равен Сесватхе, если не превзошел его. В каком-то смысле он тоже больше не испражнялся. И осознания этого хватало, чтобы обделаться от страха.

Странно, но сами Сны уже не были так мучительны. Тиванраэ и Даглиаш снились чаще прочего, и Ахкеймион по-прежнему не мог понять, почему видения отражают тот или иной ритм событий. Они были подобны чайкам, что кружат в воздухе и чертят бесцельные узоры, напоминающие нечто близкое, но так и не складывающееся в ясную картину.

Он все еще просыпался с криком, но яркость Снов потускнела. Поначалу он связывал это с Эсменет. Он думал, что у каждого есть своя мера страданий: подобно вину на дне чаши, они могут плескаться, но никогда не перехлестывают через край. Однако тягостные дни в прошлом никогда не заканчивались спокойной ночью. Тогда он решил, что дело в Келлхусе. Это – как и все, что касалось Воина-Пророка, – стало казаться мучительно очевидным. Из-за Келлхуса масштаб настоящего не только совпадал с масштабом Снов, но и уравновешивал их надеждой.

Надежда… Какое странное слово.

Знает ли Консульт, что они сотворили? Как далеко способен видеть Голготтерат?

Как писал Мемгова, предчувствие больше говорит о страхах человека, чем о его будущем. Но мог ли Ахкеймион сопротивляться? Он спал с Первым Апокалипсисом, а это старая и требовательная любовница. Мог ли он не бредить Вторым, видя чудовищную силу, дремлющую в Анасуримборе Келлхусе? Мог ли не грезить о поражении древнего врага Завета? На сей раз настанет время славы. За победу не придется платить ценой всего, что имеет цену.

Мин-Уройкас сломлен. Шауриатас, Мекеретриг, Ауранг и Ауракс – всем им конец! Не-бог не вернется. Память о Консульте будет втоптана в грязь!

Эти мысли действовали как наркотик, но было в них нечто пугающее. Боги капризны. Жрецы ничего не знают об их злобных прихотях. Возможно, они хотели бы видеть мир сожженным, дабы низвергнуть людскую гордыню. Но Ахкеймион уже давно решил, что самое опасное – это скука в отсутствие угрызений совести.

Келлхус со своими загадками лишь усугублял эти опасения. Каждый раз на вопрос Ахкеймиона, зачем они продолжают поход на Шайме, когда фаним уже не более чем призрак, Келлхус отвечал:

– Если я должен наследовать брату моему, то я обязан отвоевать его дом.

– Но война же не здесь! – однажды в отчаянии воскликнул Ахкеймион.

Келлхус просто улыбнулся – это стало своего рода игрой – и сказал:

– Именно так должно быть, поскольку война везде.

Никогда еще загадка не казалась такой сложной.

– Скажи мне, – спросил Келлхус однажды вечером, после урока Гнозиса, – почему будущее так угнетает тебя?

– Что ты имешь в виду?

– Твои вопросы всегда относятся к тому, что случится, и очень редко – к тому, что я уже сделал.

Ахкеймион пожал плечами. Он устал, и ему хотелось только уснуть.

– Наверное, потому, что будущее снится мне каждую ночь. И еще потому, что меня слушает живой пророк.

Келлхус рассмеялся.

– Это как мясо с персиками, – сказал он, повторяя экстравагантное нансурское обозначение для невозможных сочетаний. – Но даже если так, из всех, кто осмеливался меня спрашивать, ты особенный.

– Как это?

– Большинство людей спрашивают о своих душах.

Ахкеймион не находил слов. Сердце его словно перестало биться.

– Со мной, – продолжал Келлхус, – Бивень пишется заново, Акка. – Долгий, пристальный взгляд. – Ты понимаешь? Или предпочитаешь считать себя проклятым?

Ахкеймион промолчал, хотя и знал ответ.

Он предпочитал это.

Он исполнял Призывные Напевы не менее трех раз, хотя смог пробиться к Наутцере лишь однажды. Возможно, теперь старому дураку трудно заснуть. Наутцера вел себя то властно, то покладисто, словно то отрицал, то признавал внезапное изменение баланса сил. Как член Кворума, он формально обладал абсолютной властью над Ахкеймионом и даже мог приказать его казнить, если бы потребовались столь решительные меры. Но положение дел давно изменилось. Консульт появился снова, Анасуримбор вернулся, на носу Второй Апокалипсис. Именно эти события придавали смысл их учению, тому самому Завету, и сейчас только один из числа адептов – какая досада! – сохранял связь со школой. В самый горячий момент спора Ахкеймион понял, что в каком-то смысле де-факто он и является великим магистром.

Еще одна неприятная параллель.

Как и ожидал Ахкеймион, адепты Завета заволновались. Всех агентов вокруг Трех Морей оповестили о случившемся. Кворум организовал экспедицию, и она должна была выступить в Святую землю, как только задуют ветра охала. Мысль об этом наполняла Ахкеймиона трепетом. Однако адепты понятия не имели, что делать дальше. После двух тысяч лет подготовки Завет оказался ни к чему не готов.

И это проявилось в бесконечных вопросах Наутцеры: от совершенно глупых до неприятно проницательных. Как Анасуримбор может видеть шпионов-оборотней? Действительно ли он явился из Атритау? Почему он продолжает поход на Шайме? Почему Ахкеймион убежден в его божественности? Как там их старые раздоры? Кому он служит?

На последний вопрос Ахкеймион ответил: Сесватхе.

– Моему брату.

Он прекрасно понял невысказанные мысли Наутцеры. Кворум боялся за разум Ахкеймиона, хотя, учитывая его нынешнее положение, они прикрывали свою тревогу оправдательными объяснениями. «Подумать только, что эти багряные сволочи сделали с ним! Что он пережил!» Ахкеймион знал, как это действует. Даже сейчас они измышляют поводы избавить его от ноши, которую сами же на него возложили. Люди всегда открещиваются от своих желаний, всегда делают то, что логики Ближней Древности называют «умозаключением для кошелька»: кошелек управляет рассуждениями людей чаще, чем истина. Как говорят в Сиронже, где звенит, там и правда.

Несмотря на очевидные подозрения, Наутцера выразил множество якобы сердечных чувств.