Александра Бракен - Жуткая история Проспера Реддинга

– Ты был занозой, с тех самых пор, как родился!

– Так и ты, бабуля, не подарок!

Папа читал нам мифы Древней Греции, и мне запомнилась история про чудовище по имени Медуза. Вместо волос у нее были змеи, и она могла одним взглядом превратить человека в камень. У бабушки, кажется, змей на голове не было, но ее глаза метали такие молнии, что мои руки и ноги превратились-таки в камень. Я даже перевести дух не мог!

– Надеюсь только, что это ты, – прошипела она, схватила меня за воротник и потащила по лестнице.

Рейберн, дворецкий, похожий на паука, встретил нас на площадке между первым и вторым этажами. Рядом стояла Прю. Трость дворецкого выбивала нервный нетерпеливый ритм у ее ног. Такая ненависть к людям младше сорока кажется удивительной, когда человек вырастил, по меньшей мере, три поколения Реддингов и видел – буквально! – сотни наших родственников!

Он так давно открывает здесь двери, что никто не знает, дом появился раньше или Рейберн. Он не служит здесь, а обитает. Как привидение.

– Мисс, – с возрастом его голос стал хриплым и трескучим. – Остальные ждут нас внизу.

Прю посмотрела, как родственники вереницей спускаются в подвал, и повернулась ко мне:

– Что происходит?

«Проспер! – настойчиво повторил папин голос у меня в голове. – Возьми сестру и бегите из дома. Прямо сейчас».

Я мог схватить Прю и бежать. Конечно, она была больше меня, но мне и не нужно было тащить ее на себе. Все шли к задней двери, а мы могли бы повернуть к парадной. Это было просто, стоило лишь привлечь ее внимание.

Лестница скрипнула. Прямо перед нами спускались двоюродные дедушки Бартоломью и Теодор. Им было около шестидесяти, но в молодости они играли в регби и до сих пор оставались широкоплечими здоровяками. Бартоломью предложил Прю руку, и она – дура-дура-дура! – тут же оперлась на нее и болтала, не переставая. Я попытался влезть между ними, тянулся к сестре, как только мог. Но оступился и потерял равновесие. Я вцепился в ее руку и потянул нас назад, чтобы не налететь на Бартоломью. Мы запутались в ногах и ступеньках и грохнулись так, что у меня потемнело в глазах.

– Извини, – пробормотал я, задыхаясь. – Извини, Прю, но…

Она оттолкнула меня и встала. Вся красная от гнева.

– Что тебе нужно? Я больше не хочу ходить с тобой за ручку, и мне не нужна твоя помощь! Господи, да повзрослей уже!

Я отступил на шаг, от ее слов мне стало по-настоящему больно, но она бросила на меня яростный взгляд и отвернулась. Внезапно меня подбросило над лестницей. Это двоюродный дедушка Теодор схватил меня и сжал так, что позвоночник хрустнул. Я повис лицом к нему и теперь видел лишь значок с семейным гербом на его светлом пиджаке, а Прю вообще не видел. Поэтому я и не догадался, что мы идем в подвал, пока мы там не оказались.

Когда я был маленьким, то думал, что у дома есть свой тайный голос. Он слышен, когда выключены все лампы, и от темноты спасает лишь ночник. Дом шепчет о людях, которые жили в нем, умирали в его кроватях. Стонет под грузом прожитых столетий, шипит по-змеиному: «Спускайся вниз, вниз, вниз…» Вниз, под какие-то коридоры неясного назначения. Вниз, под закопченную кухню. Вниз, в подвал, где свалено все, о чем следует забыть. Вниз, к тяжелой двери, всегда – навсегда! – запертой. Вниз, в подземелье.

Может, это и шутка, но почему тут всегда заперто, если это просто кладовка? Что бабушка там такого хранит, чего никому нельзя видеть? Просто интересно, сколько людей спускалось туда за долгую, долгую, долгую жизнь дома. А тяжелый железный ключ в руках держали, наверное, вообще единицы.

У Рейберна была какая-то мистическая связь с этой дверью и жуткая привычка внезапно появляться, когда кто-нибудь к ней приближался. Но даже если бы ничего этого не было, на двери было четыре – представляете, четыре! – стальных замка, и для каждого нужен свой ключ.

Дэвид часто рассказывал мне о пыточных инструментах, которые, якобы, хранились там. И о том, что бабушка только и ждет удобного случая, чтобы опробовать на мне каждый из них. Она засунет тебя в доспехи с шипами внутри и положит на кровать с гвоздями, чтобы посмотреть, проткнут ли они тебя насквозь. Она привяжет тебя к колесу и будет вращать его, пока твои руки и ноги не оторвутся, и кровь забрызгает стены.

Я ненавидел дом, но еще больше я ненавидел Дэвида. Двоюродный дедушка Бартоломью кряхтел, проталкивая меня в подвальную дверь. Я пытался зацепиться за косяк, но дед был гораздо сильнее и тяжелее, а я хотел, чтобы мои руки остались целыми. Может, они мне еще пригодятся.

Ступеньки были покатыми, словно отполированными сотнями ног. Но как это вообще возможно? Если только, если только… А вдруг подвал – часть первого дома? Маленького домика, построенного в семнадцатом веке, который тогда еще не был тем, чем стал теперь. Простые подсвечники на стенах подтверждали мою догадку. Электричества нет. Отопления, кстати, тоже.

Снизу повеяло сыростью и холодом, пробирающими до костей. Когда мы спустились еще на один пролет, послышались голоса. Они звучали то громче, то тише, звуки дрожали, как блики свечей на стенах. От запаха воска, пыли и чего-то еще, похожего на тухлые яйца, у меня запершило в горле, и я отчаянно пытался не закашлять. Мысли разбегались, как пауки, слишком быстрые, чтобы их поймать.

Но оказалось, что подземелье – всего лишь пустая комната без окон. В ней не было ничего, кроме небольшого стола и полусотни родственников. Места не хватало даже их теням, не то что мне и Прю. Я смотрел, как наш жуткий, вечно улыбающийся двоюродный дедушка пропускает Прю вперед, и мое сердце сжалось. Он расчистил ей путь через комнату. Дедушка Бартоломью подталкивал меня вперед, чтобы я шел вслед за ней. Я пытался не замечать, как все смотрят на меня и пытаются не задеть даже пальцем, даже краем одежды. «Бежать, бежать, – думал я, – Надо бежать отсюда…»

У стены стоял маленький столик, задрапированный бархатом. Я обернулся к остальным, пытаясь понять выражения лиц. Теплый оранжевый свет сотен свечей дрожал на светлых одеждах. Если бы я мог, я бы нарисовал их легкими, как привидения, которые скользят по грани видимого мира.

Прю сильно пихнула меня локтем под ребра и указала на странное возвышение на столе. Оно было накрыто черной тканью, тонкой, как разлитые чернила.

«Вот черт, – подумал я. – Мои родственники действительно сектанты. Чувак, который писал что-то такое в своем блоге, был прав».

– Итак… – сказала бабушка, – в нашей семье существует древняя традиция…

– Давай уже! – огрызнулся дедушка Бартоломью. – Все знают, зачем мы тут собрались. Чего тянуть.

– Может, придержишь свой язык, чтобы я могла его отрезать? – прошипела она. Вены у нее на руках набухли и пульсировали, когда она проводила пальцами по черной ткани. – Нет? Тогда помолчи.