Андрей Уланов - Первый удар (сборник)

Да, теперь Нефедов вспомнил его.

Тогда, под Ельней, в адском котле окружения, куда немцы бросили самые отборные свои части, чтобы стереть в пыль две русские армии, этот Костя, совсем еще молодой паренек, был взводным. И он же стал единственным выжившим из всего своего взвода. После очередного артналета он, с ног до головы перемазанный грязью и кровью, скатился в траншею, где Нефедов со своими, матерясь, вычищал глину из ушей и волос. На короткий вопрос: «Кто такой?», который ему задал огромный, вечно молчаливый Чугай, парнишка трясущимися губами сумел пробормотать:

– Костя я… Костя-лейтенант, – а после этого долго озирался, не понимая, над чем так хохочут эти солдаты, одетые в разномастные куртки и маскировочные комбинезоны. Степан вывел его вместе со своими из котла, потеряв только четверых, хотя леса, по которым пришлось идти, дышали смертью.

За ту неделю под Ельней Костя-лейтенант, вчерашний курсант, изменился навсегда. Он видел, как стреляют альвы, молниеносно перезаряжая винтовки и улыбаясь. Он слышал, как по следам взвода ночью мчатся вурдалаки, переговариваясь ревом и завыванием. Он отстреливался от наседавших тварей, состоявших словно бы только из клыков и когтей. И он видел, как тот самый Чугай, так после встречи и не перемолвившийся с ним больше ни одним словом, – как Чугай, взревев по-медвежьи, отмахнувшись от бинтовавших его смертельную рану, кинулся прямо с носилок на вылетевшего из чащобы оборотня, ломая его голыми руками.

Правда, Костя так и не узнал, с кем ему пришлось делить патроны и хлеб, оставаясь в уверенности, что старшина просто собрал уцелевших штрафников. Потом их пути разошлись – разбросало по фронтам. Пару раз еще Степан получал треугольники писем «от К. Панфилова», которые сумели сумасшедшими путями догнать особый взвод. А потом и думать забыл о лейтенанте.

И вот сейчас давешний Костя стоял перед ним, блестя новенькими майорскими погонами.

– Ну надо же! – обрадовался Степан. Они обнялись, потом старшина оглядел майора с ног до головы, придерживая за плечи. – Да, Костя. Заматерел, не тот уже лейтенант, что был. Не тот.

– Тебе спасибо, Степан, – снова засмеялся майор, – если бы не ты тогда, и не твои… – он на секунду запнулся, едва не выговорив «штрафники», и досадуя на себя за это, продолжил, – не твои ребята, то и не разговаривали бы сейчас с тобой.

– Да ладно, – усмехнулся Нефедов, – брось старое ворошить. Сюда-то зачем, в Кремль? За наградой?

– А как же! – Панфилов с гордостью (видно, что уже не в первый раз) щелкнул замочком офицерской планшетки и достал сильно потершуюся на сгибах газету. Развернул, пальцем отчеркнул место в длинных списках награжденных.

– Вот. Панфилов Константин Андреевич, майор… Орден Суворова третьей степени. Еще в сорок девятом, оказывается, дали, да путаница в списках произошла. Однако разобрались.

– Молодец, майор! Стало быть, награда нашла героя, – пошутил Степан и тут же снова глянул на часы, – не опоздаешь?

Панфилов удивленно глянул на него, снова пряча газету в планшетку.

– А ты, Степан, разве не… – он снова осекся, словно бы новым взглядом посмотрев на старшину. Только теперь Константин обратил внимание на отутюженную, но старую, добела застиранную гимнастерку с единственной «красной звездочкой» на груди, на солдатские, до блеска начищенные сапоги. Опустил глаза – на фуражку с линялым синим околышем, которую Степан держал в руке. «Понятно. Стало быть, обошли Степана по службе. Так и остался старшиной, сколько лет уже прошло, а ни одного ордена на груди. А ведь храбрый мужик, настоящий солдат», – подумав это, майор с сожалением, но в то же время с тайным чувством невольного превосходства покачал головой и протянул Нефедову руку.

– Ну что ж, Степан… Ты вот что. Давай-ка сегодня вечером мы с тобой встретимся, а? Посидим у друзей моих, выпьем, поговорим. Ты же не московский?

– Нет, – старшина вздохнул и руку пожал, – не могу я, Костя. Сам понимаешь – служба не ждет. Завтра уже обратно, дела…

В это время какой-то человек в обычном, гражданском костюме, проходивший мимо, окликнул их:

– Товарищи, а вы что же не в зале? Здесь опаздывать не принято.

– Эх! Увидимся, Степан, – махнул рукой Панфилов и побежал вверх по ступеням, перепрыгивая сразу через две. Нефедов усмехнулся и пошел за ним, машинально приглаживая ладонью волосы.

Кремлевский зал был полон. Сплошь кители и гимнастерки – редко-редко мелькнет среди них обычный пиджак. В шуме и говоре слышался смех и радостные восклицания, когда встречались друзья и знакомые. В глазах у Степана зарябило от блеска медалей. Летчики, танкисты, моряки – все сидели и ждали, и Нефедов тоже пристроился с краю на один из стульев, вытянул шею, стараясь углядеть, что творится впереди.

Вдруг зал замолчал – затих кашель, разговоры, и в этой тишине на сцену неторопливо поднялся сухонький старичок с совсем белой бородкой. Сосед Степана – капитан второго ранга с черной перчаткой-протезом вместо одной руки, громко сказал:

– Это ж Калинин! Сам Михаил Иваныч!

Рядом кто-то захлопал в ладоши, потом аплодисменты подхватили и остальные. Калинин приветственно помахал рукой и подошел к микрофону. Овация все не стихала, и тогда он, улыбаясь, покачал головой и сказал:

– Товарищи… Товарищи!

И, во вновь возникшей тишине, стал зачитывать приветственную речь. Потом началось награждение, и Нефедов с волнением вглядывался в каждого, кто выходил на сцену, пытаясь узнать – не встречались ли, не с ним ли когда-то приходилось видеться на фронте? Но знакомых лиц не попадалось, и постепенно старшина перестал щуриться и принялся разглядывать уже награжденных. Почти у каждого дырочка для ордена была прокручена в сукне на груди заранее, и теперь, возвращаясь на места, они сразу же начинали привинчивать награды. У некоторых от волнения дрожали руки и сделать это сразу не получалось – тогда просили тех, кто сидел рядом. И Степан тоже помог соседу-ка-вторангу, получившему третий орден Красного Знамени.

– За что Знамя, товарищ капитан второго ранга? – шепотом, уважительно спросил он.

– За Балтику, старшина, – широко улыбаясь, отозвался тот, – эх и дали же мои катера там гадам прикурить! Только брызги летели!

Тут на них зашикали, и Нефедов снова замолчал, совсем погрузившись в воспоминания и уже не обращая внимания на то, что творится в зале. Кто-то пробирался мимо него к своему месту, кого-то вызывали, а он сидел и перед глазами проходил весь его взвод. Люди… альвы… живые и уже мертвые. Те, у кого права на награду было много больше, чем у него, безо всякого сомнения посылавшего их в самое пекло.

– …старшина Нефедов, Степан Матвеевич! – в сознание Степана пробилась его собственная фамилия, которую назвал со сцены уже не Калинин, а тот самый мужчина в штатском костюме, что на лестнице предупредил их не опаздывать. В зале снова стояла тишина, только теперь уже другая – странная, напряженно звенящая. Нефедов обернулся по сторонам и поспешно спросил у кавторанга: