Александр Харников - Непобедимая и легендарная

– Нестор Иванович, – сказал Османов, – похоже, что эти орлы помогают пану Донцову не только словом, но и делом, не забывая при этом и себя. Дело пахнет уголовщиной…

Османов на минуту задумался, потом махнул рукой в сторону кучкующегося поодаль народа:

– Знаешь что, товарищ Махно, возьми-ка своих хлопцев, этих бандюг и расспроси местных об их похождениях. Если что, вспомни декрет товарища Сталина о бандитах и погромщиках. Вопросы будут?

– Нет, товарищ Османов, все понятно, – сказал Махно. Он подошел к обмершим от испуга парням и, зло ухмыльнувшись, сказал, помахивая нагайкой: – Айда за нами, душегубы. Будем народ о ваших «подвигах» расспрашивать…

Пока Махно занимался проведением следственных действий и очными ставками, Каретник беседовал «о любви и дружбе» с духовным предтечей бандеровцев. Похоже, что они быстро нашли общий язык. Донцов понял, что с ним здесь не будут церемониться, и «поплыл».

Минут через двадцать двери городской управы распахнулись, и на площадь вышли улыбающийся помощник Махно и Донцов, внешне не поврежденный телесно. Ну, если не считать наливающегося синяка под глазом и чуть прихрамывающей походки.

– Так что, товарищ Османов, – сказал Каретник, небрежно помахивая плеткой, – пан Донцов понял свою неправоту, и готов ответить на все вопросы, которые вы ему зададите. Если он что-то и забудет, то можно будет снова вернуться и продолжить наш с ним разговор.

Услышав последние слова Каретника, Донцов вздрогнул, непроизвольно поднес ладонь к глазу, который уже совершенно заплыл, и быстро-быстро закивал головой, подтверждая, что да, он, действительно, готов к откровенному разговору.

Из последующего за этим допроса Османов выяснил, что пан Донцов под чужим именем перешел бывшую линию фронта на юго-западе почти сразу же после того, как Австро-Венгрия после заключения Рижского мира под давлением Германии прекратила боевые действия. Вскоре начались переговоры между австрийской и советской делегациями о заключении мирного договора. По одной из договоренностей Австро-Венгрия обязалась прекратить на своей территории деятельность всех организаций антирусской направленности.

Оставаться во Львове Донцову уже не имело смысла. Доброжелатели из местной контрразведки сообщили ему, что его личностью уже заинтересовались в Вене, дабы интернировать творца теории «интегрального национализма» как нежелательного иностранца. Ему ничего не оставалось, как убраться со Львова подобру-поздорову. Он оправился в Киев, чтобы там вместе со своими единомышленниками продолжить борьбу против России, которая, словно взбесившийся паровоз, рвалась, по его словам, к мировому господству.

Но едва Донцов успел добраться до Житомира, как в Киеве и Виннице отряды Красной гвардии разоружили части, подчинявшиеся Центральной Раде. Петлюра и Винниченко угодили за решетку, а Скоропадский отдал приказ подчиненным ему воинским частям разоружиться.

Казалось, рухнуло дело всей его жизни. Старые хозяева готовы были отдать его на растерзание москалям. Но Донцов, после нескольких дней, проведенных в прострации и упадке духа, подсуетился и нашел новых хозяев. Знакомый еще по работе в «Союзе по освобождению Украины» националист направил его во французскую военную миссию, курирующую формирование Чехословацкого корпуса. Французы подобрали и обогрели Донцова, дали ему денег и, пообещав в дальнейшем постоянную материальную поддержку, посоветовали ему отправиться на юг, в родные места, где начать подготовку к восстанию против советской власти под лозунгами «Прочь от Москвы!» и «Украина понад усе!».

Прибыв в Мелитополь, Донцов начал собирать банду недоумков, которые были готовы убивать и грабить под любыми лозунгами, лишь бы не нести за это никакой ответственности. Но тут прибыл со своей командой майор Османов и прикрыл эту лавочку на корню.

– В общем, мне все ясно, товарищи, – сказал Османов, когда Донцов, как Шахерезада, прекратил дозволенные речи. – Не с австрийцами и с немцами, так с французами и британцами. С кем угодно, лишь бы против москалей. Болезнь неизлечимая. Следовательно…

– Нестор Иванович, – Османов обратился к подошедшему к нему Махно, – как у вас в селе поступают с лошадью, заболевшей сапом?

– Пристреливают ее, Мехмед Ибрагимович, чтобы она не заражала других лошадей, – ответил Махно. – Сап ведь такая зараза, что его ничем не вылечишь.

– А скажи мне, – спросил Османов, – можно ли болезнь, которой болен пан Донцов, сравнить с сапом?

– Можно, – зловеще ухмыльнулся Махно. – Это же где такое видано – призывать убивать таких же, как и они, людей лишь за то, что они не украинцы. Я все понял, товарищ Османов. – И Махно расстегнул кобуру своего нагана.

Побледневший как полотно Донцов зашатался и медленно стал сползать по стенке на землю.

– Да, Мехмед Ибрагимович, – сказал Махно, – мы тут разузнали – откуда у тех байстрюков часы, деньги и сережки с крестиками. Люди сказали, что это все принадлежало семейству одного городского чиновника. Три дня назад он с женой и дочерью отправился на бричке в Новобогдановку. Там у него старая мать живет. Старушка приболела и попросила сына приехать к ней, навестить. Уехали они туда, но так до места и не доехали. А вчера нашли люди бричку без лошадей и три трупа. Викентия Сергеевича застрелили, а его жену и дочку сначала снасильничали, а потом зарезали. Похоже, что это дело рук вот этих впоганцев. – И Махно с ненавистью посмотрел на притихших бандитов.

Под его взглядом они обмякли, а потом, не сговариваясь, дружно бухнулись на колени.

– Люди добрые, помилосердствуйте! По глупости мы это сделали, спьяну! – завопили они. – Нам вот этот сказал, – душегубы стали тыкать пальцами в сторону Донцова, – дескать, убьете москаля – сделаете доброе дело! Он во всем виноват, подлюка!

– В общем, Нестор Иванович, – сказал Османов, – вот тебе эти убийцы и насильники, делай с ними все, что хочешь.

Махно со своими хлопцами поставил всех четверых бандитов у стены одного из амбаров на городской площади, потом выступил перед собравшейся толпой, рассказав им о том, что они выполняют декрет председателя Совета народных комиссаров товарища Сталина, в котором говорится, что задержанные с поличным грабители, насильники и убийцы подлежат расстрелу на месте. Эти слова толпа мелитопольцев встретила одобрительным гулом. Потом сухо треснул залп из винтовок и четыре фигуры изломанными куклами упали у стены.

Наступила тишина. Был слышен только грай вспугнутых выстрелами ворон, мечущихся над кронами деревьев, да тихое позвякивание сбруи на переминавшихся с ноги на ногу лошадях.

– Мехмед Ибрагимович, – тихо спросил до этого все время молчавший адмирал Пилкин – единственный, кто проводил грешные души бандитов крестным знамением, – скажите, а может, все как-то по-иному можно было сделать?