Егор Майндер - Точка Скольжения. Архипелаг. Часть первая

Неудивительно, что воздухоплавание быстро вытеснило судоходство, а Скольжение сократило торговые маршруты в разы. Для того и нужна здешняя Точка. Даже с такого расстояния видно, как четыре молнии сошлись, дрожа, в центре гигантской рамки и сверкают ярче, чем дуга электрической сварки.

Стоит войти в это сияние – и за мгновение преодолеешь огромное расстояние, появишься из другого такого же ромба, но в другом полушарии, на другом континенте. А вот висящий на хвосте враг никуда не попадёт – диспетчер просто выключит питание, и Точка закроется, исчезнет – а преследующий истребитель останется здесь, просто пролетев сквозь рамку из металла.

Только сейчас пилот увидел, что камера заднего вида всё-таки погасла. Ожидаемо, впрочем, как и вот эта рябь изображения на радарах от готовой к открытию Точки.

Пятнадцать тарнов.

Висящий на хвосте враг тоже увидел помехи. Работающий радар перехватчика показал – противник меняет курс, обходит шлейф дыма, превратившийся уже из широкого пучка в узкую струю. Вытекло до конца масло, догорело топливо, выгорела краска там, где металл лизали языки пламени, прижатые к корпусу встречным потоком воздуха.

Колотится сердце, и только сейчас руки разжимают бесполезные теперь рукояти – гидравлики тоже больше нет, машина уже окончательно неуправляема.

Справа вытягивается строчка пулемётного огня, далёкая, рассеянная. Пилот улыбается – боезапас у противника на исходе, стрельбой наугад не попасть. Да и попадать, собственно, уже не во что – даже если сейчас заглохнет правая турбина, по инерции, планируя, перехватчик дотянет до Точки Скольжения.

Десять тарнов. В наушниках раздаётся голос диспетчера Генератора – словно разговаривает он не с пилотом падающей машины, а капитаном мирно идущего себе в порт Лангеса сухогруза. Спокойно, дежурным тоном – мол, вас вижу, Точка открыта во входном режиме. А курс не могли бы подкорректировать? Ага, конечно, было б, чем… Снова писк, трель сигнала тревоги – что у нас там? Срабатывание датчика температуры в правой турбине, смазка не поступает в подшипники, трение нагрело вал до опасных значений. Это всё уже не важно, рука ложится на рычаг катапульты.

Ещё строчка пуль, на сей раз под брюхом – нет, далековато для пулемётов, вряд ли попадёт. Тоже не важно. Или… Или? Пули крушат окружающую Генератор аппаратуру, прямо впереди брызнуло искрами, на экране вида вниз, на фоне стремительно приближающейся и уносящейся назад земли видно, как полыхнул один из преобразователей. Противник разгадал замысел пилота.

Пять тарнов.

Верхняя молния сверкнула, стала тоньше, даже прервалась на миг. Катапультироваться на входе в Точку смерти подобно – магнитное поле такое, что металлическое кресло вместе с пилотом просто скрутит в комок. Если Точка закроется в аварийном режиме, до касания с поверхностью останутся какие-то мгновения.

«Неужели?» – пронеслась паническая мысль.

Четыре тарна. Верхняя дуга разряда – молния, вернулась, засверкала, слегка притухнувшее сияние снова слепит. Потемнело фотохромное стекло лётного шлема, спасая глаза от этого яркого света. Три тарна.

Три. Отказ правой турбины. Рамка ромба выросла вокруг, и потянуло липким, вязким туманом, который то ли на самом деле существовал, как аномалия Скольжения, то ли был просто иллюзией.

Два. Туман скрыл всё вокруг, даже приборы на щитке на расстоянии вытянутой руки было невозможно разглядеть. Но, при этом – никакой это не «туман», не взвесь испарённой влаги. Что-то иное, что-то…

Авиалёт вошёл в Скольжение.

Один. Белая пеленая перед глазами вспыхивает крошечными – с подушку большого пальца – пятнами всех возможных цветов, от спокойных тонов радуги до совсем уж кислотных оттенков, от снежно-белого до непроницаемо чёрного. И – миг – пятна срываются в бешеной пляске назад, сливаются в сумасшедшее вертиго света, фантасмагорию цветов, кошмар сошедшего с ума художника.

А в центре одно из пятнышек приобретает зелёно-голубой окрас, начинает расти – это мир на другом конце Скольжения.

Здесь искажалось время. Бортовой хронометр отсчитывал тарны, но для сторонних наблюдателей – скажем, диспетчеров на Генераторах входной и выходной Точек, проходил какой-то миг. Если бы один отрапортовал в момент входа авиалёта в Скольжение: «принял», то второй, увидев на выходе крылатую машину, ответил бы «получил» почти сразу же. Но для человека внутри авиалёта время проходило.

И – что-то шло не так. Чем больше расстояние между Точками, тем дольше длится нахождение в этом «внепространстве», но сейчас, по мнению пилота, процесс затянулся. Пятнышко – окошко в мир на другом конце – росло как-то слишком медленно, слишком долго. Или это всё субъективно? Сколько раз замечал, что в момент опасности, в мгновения боя время словно замедляется. А что – случай сейчас подходящий.

Или и вправду – Скольжение слишком долго длится? Пронеслись рывком пятна, пропали, снова – туман. И резко, вдруг, словно прояснилось в глазах – возвращается мир вокруг, трель сигналов тревоги, кабина перехватчика. Авиалёт вышел из Скольжения. Рука дёргает рычаг на катапульты на себя.

Что-то было не так, но времени, чтобы обдумать всё это сейчас, не оставалось: хлопок, прозрачный фонарь стекла кабины отстрелило кверху, а следом срабатывают заряды кресла пилота, выбрасывая его прочь, к спасению.

И, спустя ещё мгновение, прямо под креслом раненой птицей мелькнул в последний раз серебряный корпус перехватчика. Пилот проследил глазами – словно прощаясь – как крылатая машина врезалась в деревья, растущие на склоне сопки.

Вверх полетели ветки, куски обшивки, раздался треск. Потом – удар и грохот разбившейся машины. «Пожара можно не бояться», – мелькнула почему-то мысль, – «Топлива-то нет».

Кресло достигло верхней точки своего взлета, замерло на секунду и стало опускаться, наращивая скорость – но как только быстрота падения достигла рассчитанной умелыми инженерами отметки, из спинки кресла взметнулись вверх стропы, и над пилотом расцвел белый купол парашюта. Кресло теперь уже не падало – оно, слегка покачиваясь, плавно опускалось.

Только сейчас пилот спокойно огляделся по сторонам и понял, что же его встревожило.

Мир. Что-то было неправильно. А вернее, слишком многое: во-первых, на восточном побережье Селлестии не могло быть деревьев и тем более сопок, во-вторых, на южном полушарии должна быть ветреная и бесснежная зима, а здесь стояло лето. И, в-третьих, это небо – не привычное белёсо-голубое с зеленоватым отливом, а чистого, без примесей, голубого цвета. Да и солнце меньше в размере, жёлтое – должно было быть и белее, и крупнее. Спустившись ниже, он увидел и четвертое – деревья. Таких пород точно не росло нигде на Эмиадии.