Александр Щербаков-Ижевский - Исходная точка. Серия «Бессмертный полк»

Мой тёзка, старшина Иван Галкин был строгим, требовательным и вреднючим начальником. Замучил просто своими придирками.

Но и к ним мы постепенно привыкли. А через месяц уже и незачем было цепляться. Всё у нас стало получаться сноровисто.

Мы же были молодыми, и нам очень хотелось стать «правильными» командирами.

Курсанты научились, как правильно наматывать портянки, как подшивать подворотничок, как разжигать в лесу костёр сырыми дровами, крутить «солнце» на турнике и многое другое. Во время военной подготовки мне очень нравились строевые занятия. Здесь мы пели песни двигаясь прямо на марше. А когда шли по пензенским улицам, зеваки, открыв рты, любовались на нас.

Нам было радостно! И мы были горды тем, что так красиво и слаженно у нас всё получается. Молодость брала своё.

В конце концов, я понял, как надо быстро «уяснить задачу, оценить обстановку, принять решение, организовать взаимодействие» и другие военные премудрости.

Вечером к нам приходил старшина. Он был опытным воякой. Прошёл Финскую войну, попадал в различные «заварушки». Он учил нас, желторотиков, ненормативной солдатской лексике, этике, ядрёному русскому мату.

Мы-то считали, что в жизни есть мать-перемать, разные нехорошие слова о женских и мужских детородных органах.

А в бою, оказывается, не всё так просто. Особенно у минометчиков на «передке», да ещё в ближнем скоротечном бою. Доли секунды могли спасти жизнь человека.

Под портретами Ленина и Сталина, выше которых ещё висели Фридрих Энгельс и Карл Маркс наш всезнающий старшина умничал

– Товарищи курсанты, а вы знаете, что на отдачу приказа у нашего врага немца средняя длина слова составляет 5,2 символа, а у нас 10,8. Следовательно, на отдачу приказов у фашистов уходит на 56% меньше времени.

В скоротечном бою, это ой, как много. Но…

Если изъясняться матом, то и длина слова в русском языке сокращается до 3,2 символов в слове, – мы удивлённо пооткрывали свои рты.

О науке, обоснованной на мате мы ещё не слышали.

– Краткость, зашифрованность команды матом становится совершенно не понятной подслушивающему противнику. А в коротком, скоротечном бою, на близких дистанциях это будет иметь решающее значение, – продолжал старшина.

– Курсант Лапников, доложи-ка нам, как ты отдашь приказ о заброске мин на позицию пулемётчика противника справа от тебя?

Жорка Лапников, немного задумался и, скороговоркой, протараторил

– Сорок седьмой, немедленно приказываю уничтожить вражескую огневую точку пулемётчика, ведущего огонь по нашим позициям с расстояния девятьсот пятьдесят метров! Огонь ведётся справа. Ориентир черёмуха. Десять метров левее от неё.

Мы замерли. Жорка расплылся в улыбке. Так сноровисто, чисто да гладко у него получилось.

– А теперь слушай сюда, курсант. Смотрите все и учитесь, как правильно надо отдавать команды.

Старшина набрал в грудь побольше воздуха и на едином дыхании членораздельно и, громче некуда, выпалил

– Сорок седьмой, ёбни того х…я справа!

В казарме повисла гнетущая тишина. Мы все вопросительно, удивленно и восхитительно глядели на старшину.

– Всё братцы. Всё я сказал. Кина больше не будет. Все должны понять короткую команду и научиться правильно использовать её. Иначе, не выжить на войне.

Немного подумав, он добавил

– Финнам мы покажем жопу, раком повернём Европу, а потом до смерти зае… ём!

Старшина встал, одёрнул свою гимнастёрку и, молча, вышел за дверь.

Нам ничего не оставалось, как дружно выдохнуть. Все засуетились и стали готовиться ко сну. В казарме повисла гнетущая тишина…

Балагурить и веселиться расхотелось.

Очень много внимания уделялось физической подготовке. Лыжи, кроссы, стрельба, многодневные переходы по лесам стали для нас обыденностью.

На марше команда «ложись» давалась чаще всего перед грязью или лужей. Так специально хотел наш требовательный старшина. Но мы понимали, что на войне может быть гораздо хуже. Никаких обид не было.

Всегда было много различных дежурств, нарядов, личной подготовки, контроля и проверки состояния личного оружия. Свободного времени не было вообще.

И мы отродясь не слышали ни о какой «дедовщине».

Грубости, оскорблений курсантов со стороны командиров у нас тоже не было. Случаев пьянства за курсантами не наблюдалось, не до баловства было.

Ускоренное обучение, сами понимаете, предполагало сверхплотный режим обучения и сверхжёсткий распорядок дня. Поэтому побудка, подъем были в 5 часов утра, а всё заканчивалось лишь в 12 часов ночи.

После отбоя все валились с ног и засыпали, как «убитые». Но никто не роптал. Никто и никогда. Абсолютно все понимали, что это всего лишь подготовка к великому испытанию на фронте. Но каково там у каждого из нас сложится, одному всевышнему было известно.

В отличие от «гражданки» в моей жизни появились порядок, дисциплина и уверенность в завтрашнем дне.

Жизнь текла по заведённому распорядку, и думалось, что так будет всегда. Конечно, мечтать о таком было наивно, но мы этому совершенно искренне верили.

Особой радости, что скоро эта «учебка» закончится и скоро на фронт мы не испытывали. На душе периодически возникало чувство тревоги. Но не было уныния и безысходности.

Совершенно не было слышно стенаний по поводу нежелания служить в действующей армии.

Мы постепенно взрослели, матерели и становились настоящими мужчинами.

Все знали, что предстоит идти на фронт и за что, за кого предстоит воевать. Мы были уверены, что враг будет разбит, а победа будет за нами. Колебаний или сомнений по этому поводу не было.

Вполне возможно, что и ребята не подавали виду о терзающих душу вопросах?

Так уж устроен человек, что в любом случае, хотелось верить в лучшее.

Хотел бы высказать особую благодарность нашему главнокомандующему Иосифу Виссарионовичу Сталину и своей Отчизне. Меня, 17-ти летнего мальчишку они не бросили затыкать своим телом прорванные немцами участки обороны под Москвой. А терпеливо выучили в одном из лучших артучилищ страны. И потом, отправили на второе формирование 166-й стрелковой дивизии в учебные лагеря под Чебаркулем.

Шансов не оставили мне опытные командиры, чтобы хандрить и не верить в Великую Победу. Думаю, что именно благодаря этому я и остался в живых.

Не смотря ни на что, выжил и дошёл до долгожданной Победы.

За что и говорю им: «Большое спасибо».

В декабре 1941 года я с отличием закончил Пензенское артучилище с присвоением звания «лейтенант» и убыл в распоряжение Уральского военного округа в город Чебаркуль. Здесь как раз происходило второе формирование 166-й стрелковой дивизии.

Напомню читателю, что 166-я стрелковая дивизия 1-го формирования под командованием полковника Алексея Назаровича Холзинева (1899—1941) была происхождением из Томска.