Дмитрий Заваров - Эхо войны

– Откуда такая уверенность? – поинтересовался лениво.

– На-ка вот, посмотри.

Пока шеф рылся в бумагах, я незаметно стянул из пачки пару папирос – от него не убудет, а у меня от ихней махорки глаза вываливаются. Только успел припрятать добычу, как Мощин бросил передо мной небольшую книжицу в потрепанной кожаной обложке, перетянутую бечевкой.

– Что это?

– Что-то вроде дневника нашего русско-немецкого трупа. Рекомендую ознакомиться. Весьма занимательно.

Когда город теряет свое имя? Сталинград во время Второй мировой разнесли в пыль, но он все равно остался Сталинградом. А вот этот, хоть и разрушились преимущественно только высотки, Киевом больше не назовешь, язык не поворачивается. Город похож на высосанную пауком бабочку – оболочка сохранилась, а внутри пусто.

Мы идем по широкой улице, асфальта не видно под толстым слоем серой пыли. Пыль ленива и тяжела, она не взвивается в воздух, не липнет к ногам. А может быть, это пепел. Ведь куда-то же делись все люди? За напарником, Буром, тянется вереница следов: серый налет с филигранной точностью повторяет рисунок подошв. Пыль недвижима, но я знаю, что спустя пару дней эти отпечатки исчезнут. Жуткое место Город.

Бур держится ровно по центру, голова его равномерно поворачивается из стороны в сторону – он следит за окнами. Точнее, за оконными проемами, – окна разбиты, покорежены, вырваны с мясом. Я иду следом, чуть левее, чтобы иметь свой сектор обстрела.

Все дома кажутся одинаковыми, потому что однообразно облеплены пылью. Брошенные вдоль улицы машины тоже присыпаны, да так густо, что иной раз и модель не разберешь. Даже солнце, периодически выглядывающее из-за облаков, не в силах разбавить эту серость. Иногда луч высекает искру из осколка стекла или какой-нибудь металлической детали, но от этого еще тоскливее.

Улица, прямая как стрела, вдалеке упирается в небо. Этого неба здесь очень много. В Городе оно доминирует, выступает из всех щелей, лезет между домами и даже сквозь них.

– Говорят, тут собаки появились, – обернувшись на секунду, сообщает Бур.

Ну да, собаки. Друзья человека. По старой памяти поселились там, где раньше обитали их хозяева. Только чем им тут питаться? Тенями и пеплом? Маловероятно. Да дело даже не в пище – просто никто тут долго находиться не может. То ли атмосфера такая, то ли еще что. Говорят, раньше легче было. Не знаю, не пробовал. Сейчас мы только полчаса в Городе – и уже начинаются слуховые галлюцинации: кажется, что где-то вдалеке кричат люди. Трясу головой – проходит. И снова идем в тишине.

Отмечая еле видные под слоем пыли контуры тротуаров, вдаль уходят шеренги фонарных столбов. Провода на них отсутствуют, закопченные плафоны грустно нависают над дорогой.

Мы поворачиваем за угол и упираемся в пустоту. Перед нами широкая площадь, которую пересекает проспект. Здесь почти нет пепла: видимо, не успевает накапливаться – уносит ветер. В центре блестит чаша фонтана, до краев заполненная отражением неба. Бур долго стоит в тени дома, разглядывает просторы. Вокруг фонтана торчат пеньки, среди которых неуместно затесался лохматый, чуть тронутый желтизной клен.

– В прошлый раз, когда со Штопором ходили, тут к нам шатуны прицепились, – сообщает напарник.

Шатуны – это не ходячие мертвецы. Это живые люди. Так, во всяком случае, утверждает Хирург. А Хирург в этом вопросе разбирается. Правда, он всегда добавляет: «в биологическом смысле». Ну да, когда их подстрелишь – кровь брызгает. Только где это видано, чтобы живые люди после сквозного ранения в голову могли двигаться?

Пусть и не агрессивные они, не опасные, но все равно… Не зря этих шатунов даже твари стороной обходят. Помню свою первую встречу с таким. Вылез из подвала, с виду – человек человеком, пожилой, лысый, и даже галстук на шее. Я из-за галстука и не выстрелил – неловко стрелять в человека, одетого в костюм, пусть и чрезвычайно грязный. А он подошел почти впритык, остановился – смотрит. И жутко это: глаза вроде есть, а взгляда нет. И воняет от него… нет, не гнилью, а примерно как от дождевых червей, что я на рыбалку копал, – вот такой же запах, только на порядок сильнее. Я потом от этого шатуна еле избавился, весь Ельск он следом за мной тащился, молча и грустно, чуть пошатываясь. Уж совсем решился его пристрелить, но передумал – попробовал убежать. Какое-то время шатун неуклюже рысил следом, пока на повороте не зацепился ногой за бордюр. Со всего размаху шлепнулся на асфальт. И заплакал. Я даже вначале не понял, что это за звук. Отвык давно от таких звуков… В общем – лучше с тварью какой встретиться, они хоть душу не рвут.

Бур заканчивает присматриваться-прислушиваться, выходит из-за стены, но тут же юркает обратно, предостерегающе подняв руку. Я тоже замечаю движение: когда вокруг все так неподвижно, любое шевеление – как крик в тишине. На доме, с другой стороны площади. По краю крыши через равные промежутки расставлены какие-то обелиски – любили сталинские архитекторы такие приколы. И вот у второго от угла обелиска мелькнула какая-то тень.

Осторожно высунувшись, Бур разглядывает крышу через оптику. Я беру под контроль улицу. Солнце выходит из-за облаков, и площадь преображается: взрывается бликами чаша фонтана, одинокий клен загорается желтым, и даже по гранитной брусчатке начинают бегать еле заметные искорки.

Но вся эта красота проходит мимо сознания. Дом на той стороне. И на крыше кто-то есть. Основательный дом, крепкий. Первый этаж выложен выпуклыми коричневыми блоками. Там до Взрыва располагался какой-то магазин – чернеют арки витрин, в двух даже стекла сохранились. А выше – четыре жилых этажа. Светлый кирпич с декоративными элементами. Похожие дома у нас в Москве на Тверской стояли. Тишина. И снова начинает мерещиться перекличка человеческих голосов.

– Кто там? – не выдерживаю я.

– Хрен его знает, – цедит, не отрываясь от прицела, Бур.

– Давай, от греха, обойдем.

– Обойдем… Куда ж тут обойдешь? Видишь, там внизу магазин – это «Радиолюбитель» и есть.

Да уж… Тут я пожалел, что взял «калаш». Надо было «винторез» брать. Хотя кто ж знал? Город с самого Взрыва пустой стоит, если не считать шатунов. Нравится им тут почему-то. Видимо, инстинкты влекут к человеческому жилью. Ну еще наши сюда за продуктами захаживают. А больше тут никого и нет, даже аномалий. Твари – и те в Городе не селятся, тоже чувствуют что-то, от чего и людям иной раз завыть хочется. Рассказывали, что в воинской части, на городской окраине, уцелело после Взрыва сколько-то бойцов, так они, как очухались, погрузились на «КамАЗы» и помчались в сторону Москвы.

– Может, показалось… – бормочет Бур.