А. Гасанов - 240. Примерно двести сорок с чем-то рассказов. Часть 1

И я сидел в полупустом автобусе, и у меня затекала шея, потому что сзади дежурного стояла моя Оля, и я не мог на неё смотреть.

…Как-то я даже порывался ей написать. Но не написал.

Медвежатник! Из РПБ! * – кто не помнит, медвежатник – в уголовной среде взломщик сейфов. РПБ – ремонтно-поверочная база, подразделение, в котором я Родину защищал с мая 89 по сентябрь 91-го.

****

.. – Во-первых, не кирдык, а кер-дык, – подсказывают аккуратно, чтобы не обидеть мою «нерусскость».

– «Кер-дык…", – покорно переписываю я, и варежку разеваю, жду пояснений, – Ну?

– Чего?

– Шо такое ваш кердык?

– Нужно говорить «что», извините. «Шо» – это по-украински.

– Чё?

– «Шо», говорю, это по-украински. А по-русски нужно говорить – «что», – тут же заметили, что я краснею, осторожно усмехаются, – Вы извините, я просто не люблю, когда засоряют русский язык.

– Да ни чё…, – улыбаюсь. Как-то пошло пошло всё сразу, и я начинаю кривляться зачем-то. «Пошло» – это значит или оно начало двигаться со скоростью ходьбы, или оно безвкусно в эстетическом плане. А второе «пошло» – это совсем наоборот, значит, – Так и чё там насчёт «кердыка»?

– Ну… Кердык, по-русски это значит… Э-э… Значит конец всему. Хана!

– Хана?

– Ну… Значит… Буквально обозначает, что дело завершено неожиданно, без ожидаемого результата… Амба, значит!

– Амба?, – (я чуть не написал «жопа», аж вздрогнул).

– Ну… Вы это… кстати это слово тут в действительности не пишите лучше. Выпрут нафиг.

– Какое? На «жэ»?

– Да. На «жэ».

– Хорошо, не буду. (Тоже мне, фокусы… Слово есть, а писать его нельзя…)

– Это бранное слово.

– Как «сволочь»?

– Ну, да…, – косятся.

– А «козёл» писать можно?

– Хм…, – косятся ещё пристальнее, – «Козёл» – это нормальное слово… Чего вы? Литературное русское слово…

Я невольно смеюсь, видя, что начинаю пугать:

– Вы извините меня, ради бога. Просто я пытаюсь соблюдать… э… эти правила… Слово на «жэ» – это ругательство. А «козёл»? Тоже ведь ругательство? А почему его можно писать?

– Вы о чём?

– Ну, это… Если, к примеру: так вот меня при людно если вы назовёте… гм… на букву «жэ» – я только посмеюсь. А если вы меня козлом назовёте – меня это оскорбит. Но, тем не менее – «козёл» писать можно, а на «жэ» – нет.

– Вы о чём?

– Я говорю, что существует правило: слово на «жэ» – это ругательство, и приличные люди его не пишут и не произносят всуе. Так?

– Ну…

– Но есть масса слов, которые в сотню раз… как-бы это сказать?.. «Ругательнее»! А произносить и печатать их можно запросто. Разве это не странно?

– …, – на меня уставились молча и без интереса, и это ожидаемо обычно. Вечно я голову людям морочу.

– В русском языке, я говорю, есть масса слов (литературных слов, я подчёркиваю!) в сравнении с которыми ваша «жэ» – просто ангельское сияние, – замечаю, как поджали губы, – Я имел ввиду не именно ваша «жэ», а слово на букву «жэ». Извините.

– Что вы хотите от меня?

– Простиите. Я обидел вас?

– Нет. Просто вы куда-то не туда всё время… Есть простое правило – ругательные слова не употреблять. И всё. Что тут не понятного? Это неприлично, и… вообще… Не красиво.

А я всё не угомонюсь:

– То есть написать на стене «жэ» – это неприлично, потому что это ругательство, а написать, к примеру… э… ну, например «мразота» – это ни чего страшного. Потому что «мразота» в сравнении с «жэ» – более безобидное и допустимое?

– Чего вы молчите?

Нет, я совершенно живо представил разницу. К примеру… э… ну, такая вот ситуация. Экспромт:

Я случайно пачкаю вас мороженным, к примеру. Представили? Да. Я прохожу мимо, а вы сидите на лавочке, читаете Шолохова, а я неловко куснул, и пол мороженного вам на причёску уронил. Представили? А теперь представьте, какая будет разница нашего диалога, если в первом случае вы воскликните:

– Ах ты «ж…»!

А во втором:

– Ах ты мразота!

…Вижу, что сбил спонталыку. Сидим, молчим.

Не сдаются:

– Руга-ательные слова-а писа-ать, говорю, нельзя. Всё! Точка!

– Хм!.. А «мразота», значит – это не ругательное?

– «Мразота»… Это… Нет, ну почему же?.. «Мразота» – это тоже ругательство, только оно литературное ругательство. А существуют ругательства не! литературные. И это правило. Понятно?

– Нет.

– Чего не понятно?

– Почему одни ругательства можно писать, а другие нельзя? Кто установил такие правила?

– Как «кто»? Всегда так было принято…

– … кем?

– … что некоторые слова… Что вы ко мне прицепились? Мы вообще начали с «кердыка»!, – неожиданно хорошо смеёмся мы вместе и с удовольствием, – Вот вы зануда, ей-богу!, – ржём совершенно по-дружески, и это хорошо. Обычно я обижаю людей своей занудностью. Вон одной уже не понравилось название мой книжки. И как ей объяснить, что «Ото ж бо и воно!» – это и не по-русски, и не по украински?

– А сейчас вы будете меня учить, как правильно написать по-русски «кердык»?

– Да. По-русски пишется «кер-дык». Понятно?

– Понятно.

Опять хохочем, и я стараюсь продлить это веселье:

– А чё это?

И на меня уже просто машут лапками, угрожая побить, и мне это нравится, и буквально через пять минут мы опять заходим в неразрешимые дебаты на тему: «Почему слово «дерьмо» – писать и говорить можно, а слово на «гэ» – писать нельзя, потому что это не литературно.» А к концу беседы меня побили-таки, потому это что слово, которое писать (!) нельзя – я говорю с ошибкой и украинским акцентом – «гамно!"… А это не по правилам.

****

Старинный мой дружбан Андрюха Ковальчук после армии ни с того ни с сего в участковые подался. Нефиговая такая реакция, знаете ли… Вечером на тебя сзади налетает кто-то, рожу снегом растирает, роняя в сугроб, хохоча заразительно и оря «Здоров, братуха! Алик, ты что ли!?». А Алик с удовольствием брыкается, мгновенно узнав голос, и тоже его гада длинноногого в снегу кувыркает, ухи ему бантиком на макушке накручивая, и вдруг видит Алик, что ухи он крутит уполномоченному участковому лейтенанту полиции Ковальчук. Пять минут пистолет в сугробе искали… И, вот благодаря Андрюхе моему, у меня периодически всплывают истории, отношение к которым я имею совершенно косвенно. А было вот чего:

Жил у них в доме старик один. Я имею ввиду, в доме, где находится (и до сих пор скорее всего!) опорный Андрюхин пункт полиции (тогда ещё – милиции, конечно). И вот старикан этот (и фамилия такая диковинная, что я до сих пор её помню отлично – Мазур. То ли еврей, то ли немец, а звали старика Мазур Герман Генрихович!). И вот, жил себе Герман Генрихович прямо рядом с опорным пунктом. Жил один в двухкомнатной квартире. Мужик тихий и неприметный. То в магазин за хлебушком выйдет, то пенсию тащит с почты. А время летит, и Андрюха уже капитана получил, а Мазур всё стареет, и пьёт потихоньку. Принесёт в авоське бутылочку с помидорками, клюкнет негромко, и голубей крошками кормит, или телевизор смотрит. И вот стал замечать Андрюха, что к Мазуру стали шастать всяко-разно. То один небритый с фингалом припрётся, то сразу четверо пьяных вумат заходят. И стал у Мазура притон. Андрюха по своей служебной обязанности стал наведываться к старику: