Елена Чудинова - Побѣдители

А еще – впрочем, я давно привыкла читать в лице Ника – почему он смотрит на Мишу с таким непонятным выражением? Тревога? Нет, не совсем то… Не тревога, но где-то рядом с нею. И что-то еще, похожее на гордость – так он смотрел на Мишу четырнадцатилетним, когда тот, десятилетний, являлся весь в синяках, но со спасенным от озорников уличным котенком в охапку.

– Может статься, ты мне еще и пахитоску разрешишь? – веселился между тем Миша.

– Не зарывайся. За тебя! – Ник сделался серьезен. – Давайте все пьем здоровье Михаила.

– Благодарю! Тогда уж мне заказывать следующую песню. Споешь, Ник? Ты знаешь, какую.

– Как ни знать, – Ник принял гитару у сестры, а та, надо отдать ей должное, сменила меня на моем посту у корзины.

За рекой Ляохэ загорались огни,

Грозно пушки в ночи грохотали,

Сотни храбрых орлов

Из казачьих полков

На Инкоу в набег поскакали.

Да, Ник прекрасно поет эту песню. Я смотрела на его лицо, по которому тоже гуляли розовые тени, и продолжала погружаться в обретенное мною вдруг спокойствие. Роман преувеличивает. Ник человек долга. Надо жениться – так и женится на ком положено. И уж если я сумела от него отказаться, то сумею и не попасть в грязный плен к ревности. Я буду радоваться за него, у меня это получится. А вот мне вовсе не непременно нужно выходить замуж за кого-то другого. Довольно того, что Ник есть, просто есть, что я могу слушать его пение и встречать его улыбку. Довольно того, что иногда я бываю ему нужна.

Пробиралися там день и ночь казаки,

Одолели и горы, и степи.

Вдруг вдали, у реки,

Засверкали штыки,

Это были японские цепи.

И без страха отряд поскакал на врага,

На кровавую страшную битву,

И урядник из рук

Пику выронил вдруг —

Удалецкое сердце пробито.

Тут мой взгляд снова упал на Мишу. Как все странно в нынешнем августе! Вокруг сплошные тайны, а мне, занятой своей жизнью на два мира, совершенно не интересно разгадывать, в чем они заключаются.

Но Миша непонятен в эти дни. Он ведь похож на Ника, словно не кузен, а младший брат. Но Ник красивее, да и выше на полтора дюйма. Но сейчас отчего-то кажется самым красивым именно Миша. Лицо его сияет, но это не влюбленность – нет, влюбленные иначе выглядят, достаточно перевести взгляд на Джона и Леру, чтобы сравнить. Тут нечто иное. Но какая-то мысль освещает его изнутри. Важная, бесконечно важная. Э, уж не в монастырь ли он собрался? Это хоть объясняет, почему заделался таким примерным. Нет, пустое, по закону в монастырь до двадцати пяти лет не записывают.

Он упал под копыта в атаке лихой,

Кровью снег заливая горячей,

Ты, конек вороной,

Передай, дорогой,

Пусть не ждет понапрасну казачка.

За рекой Ляохэ угасали огни.

Там Инкоу в ночи догорало,

Из набега назад

Возвратился отряд.

Только в нем казаков было мало…

Мы много еще пели в тот вечер, немало и выпили, хотя Миша в самом деле ограничился тем самым полустаканом. Ночь была прекрасна, все подводные течения гладко обтекали мою душу, не тревожа и не раня.

Но уже дома, краем глаза и краем уха следя за последним новостным выпуском, я услышала нечто совершенно непонятное, но нимало меня не удивившее: по Высочайшему повелению во всех православных храмах Российской Империи было предписано три дня служить молебны и непрерывно читать акафисты Архистратигу Божию Архангелу Михаилу.

Через день я, впрочем, вплотную приступила к делам. А накануне заказала билет в Рим, ибо срок начала конклава, наконец-то, был объявлен: 3 сентября. По грегорианскому стилю, конечно. Дата многозначительная и обнадеживающая. Я положила быть в Риме 2 сентября, опять же, по грегорианскому стилю. Затем я нашла вчерашнюю записку Ника и самым наглым образом водворилась в отцовском кабинете.

Я – отцова дочка, во всем. От отца я унаследовала все – от типа интеллекта до высокого, с упрямыми выступами, лба и крутого подъема ступни. Только отчего же я особенно горячо люблю отца как раз на расстоянии? Слишком уж мы, видимо, схожи.

Увы, я, боюсь, настолько повзрослела, что мне не нужно непременно жить самой по себе. В столице у меня квартирка есть, хоть маленькая, зато на Мойке, а в Москве и родительских апартаментов мне довольно.

И нигде мне не работается лучше, чем в отцовском кабинете. Я так люблю эту просторную комнату, обставленную мореным дубом. Книжные ряды уходят под потолок, кроме научных изданий тут множество и хорошо знакомых мне. Дедово собрание святого Иеронима на латыни, дедов же Фламмарион и – парадоксально соседствуя с ним – устаревший Герберт Спенсер. Памятный мне с детства Брем и отцова страсть – несколько полок словарей.

В кабинете много всего китайского: и папа и дед, Константин Гаврилович, провели и в Южном Китае и в Северном долгие месяцы жизни. Впрочем, дед-то ездил в Китай еще до женитьбы, когда страна была не разделена. Папа, конечно, больше в Северном бывает. Что забавно, и деда и отца принимал Император Сюаньтун. Только дед повидал его ребенком, в 1910-м году, а папа – стариком, в году 1965-м. Дед строил КВЖД, отец – копает Гоби в поисках любезных сердцу звероящеров. И так много повсюду этих лаковых шкатулочек, фарфора, а также шелковых картин, чуждых для нашего европейского зрения. Чтобы нормальным для нас образом увидеть, к примеру, этого выходящего из пещеры льва, к картинке надо поднести зеркало. В него и глядеть. Папа мне в детстве показывал этот трюк.

Немало тут и нашего уральского камня, в особенности – малахита. Один малахитовый кубок я в семь лет разбила, о чем жалею до сих пор.

А вот в этом ящике угловой тумбы лежит моя первая любовь – дедов наган. Из него я училась в детстве стрелять, его никак не могу выклянчить у отца 6 6 «Гражданское управление (на правах губернского правления) на территории Китайской Восточной Железной Дороги. Административное отделение. Марта, 7 дня, 1907 года, N 514, Харбин, Манчжурия. (Штамп типографский). Удостоверение. Гражданским управлением разрешено представителю сего Константину Гавриловичу Чудинову иметь у себя на квартире револьвер, что подписью и приложением казенной печати удостоверяется. Удостоверение действительно по 1 января 1908 года. Помощник управляющего дорогой по гражданской части генерал-лейтенант в отставке (подпись неразборчива). Начальник отделения (подпись неразборчива). (Печать)». Упоминаемый выше наган был во время обыска тайком вынесен из дома и брошен в колодец маленьким сыном Константина Гавриловича. Что, впрочем, не помогло. .

В кабинете висит три портрета. Два – вполне солидных. Дед – под любимой всеми Гаврииловичами, а после Константиновичами вековой липой, отец в охотничьем костюме, на берегу Камы. Третий же портрет – мой. В возрасте восьми годов. Я захотела себе на новогодние маскарады наряд инфанты Маргариты, благо, волосы позволяли похожую прическу. И так уж он мне шел, что сестра Вера, тогда студентка первого курса Академии Изобразительных Искусств, загорелась меня писать. Пока я не выросла из роскошной одёжки, которую, кстати, шили в лучшем театральном ателье. Портрета мне хотелось, не хотелось сидеть часами, как сейчас помню. Мне ставили пластинки с романом Жюля Верна «Дети капитана Гранта». Я его почти весь прослушала, этот огромный и скучноватый роман, покуда не завершилась работа над картиной. Нет, Вера не стала писать копии Веласкеса с немного измененным лицом, это был бы слишком банальный путь. И свет и техника – совсем иные. Но художественная игра, тем не менее, понятна с первого взгляда. Сестра теперь видит в этой своей работе какие-то недостатки, но уж это простым созерцателям вроде нас с отцом непостижно.