Дмитрий Агалаков - Пантера Людвига Опенгейма

– Она соврала тебе – я не буду с тобой ласков!

Давид не хотел этого, но сделал. Злость заменила страсть. Когда он оттолкнул девушку от себя, она, зареванная, с трудом поднялась и пошла к топчану. Уже в дверях, прижимая шубу, платья и другие тряпки Лейлы к себе, она крикнула:

– Вы сумасшедший, сударь!

Дверь захлопнулась. Давид сидел у стены, положив голову на колени. Холода он не чувствовал. Затхлый запах этой комнаты понемногу становился удушливым, невыносимым. За окном быстро темнело. Встав, он заглянул за ширму – там и впрямь была дверь, но она оказалась заперта на ключ. Лейла даже не дождалась окончания спектакля – просто развернулась и ушла!

Ему казалось, что он способен убить. Один раз промелькнув в голове, эта мысль неотвязно преследовала его всю дорогу, пока он возвращался из трущоб.

…В эту ночь Давид проснулся от удушья – он очнулся, когда уже сидел на постели. Сердце выпрыгивало из груди. Этот сон вернулся. Рельсы до горизонта – впереди и за спиной. Но теперь его догонял не паровоз, как в далеком детстве, который он увидел в синематографе. Вырастая из крохотной точки, за ним бежал зверь – черный, как смоль.

Через день Давид получил письмо – оно было от Лейлы. В конверте оказался пахнущий духами листок розовой бумаги, сложенный вдвое. Бисерным, необыкновенно ровным почерком, которому мог позавидовать самый искусный каллиграф, там значилось следующее:

«Милый Давид!

Прости меня за этот розыгрыш. Хотя, мне кажется, шутка удалась. Я разочарована только одним: ты надругался над моей маленькой Розаной. Бедная девочка думала, что ей уже не остаться в живых… Конечно, твой поступок отвратителен и оправдание ему найти трудно, но… я прощаю тебя. Даже больше того: я с удовольствием приглашаю тебя сегодня вечером в Жеррадон – на ужин. Будут твои любимые блюда: жареные перепела, яблочный пирог с запеченной корочкой из сливок, взбитых с вишневым соком, старое-престарое вино, лучшее, какое только есть в погребах герцогини, и, конечно… Я. Если тебе нравится это меню, жду тебя в десять у домика Ясона.

Лейла.

P.S. И не вздумайте дуться на меня, любезный г-н Валери».

«Что ж, – почти злорадно думал он, сворачивая листок розовой бумаги, – сегодня ты будешь ужинать одна. И завтра. И послезавтра. С кем-нибудь – другое дело. Но не с “любезным господином Валери”!

Но еще часа через два, когда за окном быстро стемнело, а часы в гостиной, заклокотав сотнями серебряных колокольцев, пробили девять, Давид стал спешно одеваться. Ловя свой взгляд в зеркале, он готов был сжечь свою одежду, чтобы ему не в чем было идти, он презирал себя, но чувствовал, что не может поступить по-другому.

Да и что она совершила такого, чтобы отказываться от нее? – наконец решил Давид, завязывая галстук и разглядывая в зеркале свое бледное нервное лицо. – Подарила ему еще одну красотку, только и всего! Не со старой же ведьмой, что содержала тот притон, она заставила его разделить ложе!»

Зарычав, он едва не разорвал черный шнурок на своей шее, а вместе с ним и накладной накрахмаленный воротничок.

Проходя мимо открытых дверей гостиной, он увидел Огастиона Баратрана во фраке. Старик смотрел в окно. На краю комода лежал цилиндр, рядом была приставлена трость. «Куда он собрался на ночь глядя?» – подумал Давид. Эти часы старик неизменно проводил в библиотеке, и его никто не смел побеспокоить.

Стараясь ступать неслышно, Давид сделал несколько шагов по коридору, когда его окликнули:

– Господин Гедеон…

Давид обернулся – старик впервые назвал его так. Он вернулся к открытой двери.

– Как вы догадались, кто крадется мимо вас по коридору? – полушутя спросил Давид.

Но Баратран, кажется, даже не расслышал его тона – или не захотел этого сделать.

– Искусство воплощения – пик творческого состояния души, – я вам не раз повторял об этом, – проявление всех ее качеств. – Старик по-прежнему стоял спиной к ученику и смотрел в окно, на Бульвар Семи экипажей, где сгущались сумерки. – И потому исключает, или почти исключает, ложь. В этом есть абсолютная правда «искусства воплощения» и главная его опасность. Если душа порочна, образ ваш, независимо от вашего желания будет обладать ее качествами. Но ведь это уже не мысль. Ваш образ обладает материальной силой и способностью двигаться в пространстве. Опасный дар, любезный Давид, не так ли?.. Вы отправляетесь на одну из своих ночных прогулок?

Огастион Баратран повернулся, и Давид ясно увидел, что в глазах старика кроется тревога, но эта тревога никак не связана с ним.

– Что ж, в добрый путь, – кивнул Баратран. – В добрый путь…

…Минутой позже Давид выбрался из дому. Когда он въезжал в пригород, уже совсем стемнело…

– Ты заставляешь себя ждать…

Он оглянулся. Кутаясь в шубу, Лейла выходила из-за домика Ясона.

– Здравствуй, милый Давид, – нежно улыбнулась она и подошла к нему почти вплотную. Лейла положила руки в перчатках на его воротник, но он успел заметить, что все ее пальцы вновь были перехвачены перстнями. – Да ты язык проглотил? – В голосе ее звучала легкая укоризна. – Я же просила тебя не дуться.

Давид с трудом подавил яростное желание влепить ей пощечину.

Они шли по аллее к замку – вдоль темного голого леса, с обеих сторон обступившего узкую дорожку.

Вдруг Лейла остановилась.

– Ну хорошо, прости меня. Я не думала, что ты отнесешься к этому так серьезно. – Она схватила его за рукав пальто. – Прости же меня, слышишь?

Он не знал – верить ей или нет. Он готов был уступить, но ее глаза… Ему казалось, что они снова смеются над ним.

– Мне холодно, Давид, – сказала она. – Идем скорее. Ужин остынет…

Но, так и не тронувшись с места, она обвила его шею руками и уже целовала его – горячо, призывно, в губы.

– Не будь же каменным, – шептала она, – даже если я заслужила это.

…Они любили друг друга на дорожке, слабо освещенной редкими фонарями. Они кружились на ней, сцепившись: она – обхватив его шею руками, стиснув его коленями, задрав голову к темному небу; и он – держа Лейлу как легкое перо, черное, смоляное, крепко стиснув ее бедра, давно захлебнувшись в запахе ее кожи и волос. Пьяный от этой близости, он видел только, как темный голый лес и мокрая аллея плывут перед его глазами…

…Ужин подходил к концу. Давид был неразговорчив, зато много пил в этот вечер – и в этом немалую роль сыграла Лейла, щедро подливая ему вино.

– Помнишь, в первую нашу ночь, на рассвете, ты спросил меня, не хочешь ли узнать, чем я занимаюсь? – Лейла не сводила с него глаз. – И я ответила тебе: нет, но придет время, и я сама спрошу об этом. Помнишь?

Давид кивнул.

– Так чем же? Чем ты занимаешься в доме Огастиона Баратрана?