Максим Хмелёв - Калис

– Да ты и сейчас такая же.

– Я знаю, – сказала Леся и улыбнулась.

Вот и прошел уже целый месяц. Месяц назад, не говоря никому ни слова, в самый разгар приготовлений к съёмкам его первого фильма, он сорвался, побросал свои вещи в сумку и уехал. А что он мог сделать еще? Что сказать? Прийти к Степану Леонидовичу Шатских, продюсеру фильма, в кабинет, сесть перед ним в кресло и… А дальше? Что он мог сказать ему дальше? Мне нужно уехать. Конечно, так можно было поступить, но что он ответил бы, если бы Шатских задал ему резонный в таких случаях вопрос: куда? Куда он должен будет уехать, когда для старта съемок было практически все готово? Как долго его не будет? Заглянуть ему в глаза, хотя нет, лучше подойти, дружески похлопать его по плечу и вкрадчиво так объяснить: понимаешь, Леонидыч, когда я в очередной раз сидел за компьютером, ко мне пришел голос и сказал, что я должен уехать в старую гостиницу под Воронежем. И какая была бы реакция нормально человека после этих слов? Да ты, наверное, пьян или обкурился, так что иди проспись и не мешай мне сегодня работать, а завтра мы обсудим все заново. Хорошо? Хорошо, то, конечно, хорошо, но смысла в этом не было никакого.

И только тогда, когда он приехал сюда, в это село, он нашел здесь телефон, в сельской больнице и, позвонив продюсеру, сказал ему, что если тот хочет, может прислать актрису сюда. (Адрес и фотографию домика он выслал ему по почте). И если она ему понравится, то он позвонит ему еще раз и скажет, что он согласен с ее кандидатурой, и съемки фильма могут начинаться.

Целый месяц, а что он делал этот месяц? Это трудно объяснить. Хотя не совсем, если попытаться сделать это нескольким словами, то он узнавал, узнавал правду. Правду, от которой ему становилось тошно и страшно. Он даже несколько раз подходил к туалету, садился перед ним на колени, засовывал два пальца в рот, и его рвало. Рвало страшно, его выворачивало наизнанку, ему обдирало горло, но он не мог избавиться от поглотившего его ужаса, тот словно мелкими коготками цеплялся за его горловину и, раздирая ее до крови, кое-где даже с кусками мяса, не оставлял его. Он подходил к окну, открывал его настежь и мелкими судорожными вздохами, словно утопающий, которого только что вынули на берег, пытался надышаться воздухом и успокоиться. Но это было не так уж легко сделать. С каждым вдохнутым куском воздуха ему становилось тяжелее, к нему все больше и больше приходила, складываясь из мелких частей в огромную, мысль о том, что все, что он узнал – было истиной. Истиной, от которой нельзя избавиться; ее нельзя изорвать на мелкие кусочки; ее нельзя разбить на мелкие осколки; ее нельзя мимоходом выкинуть в открытое мусорное ведро.

Он, он один должен это сделать. Он должен был подготовить все для его уничтожения, вероятность чего, словно слеза по сравнению с океаном, была крайне мала. Либо? Либо тот с его помощью уничтожит, избавит человечество от бессмысленного прожигания жизни на этой Земле.

И весь этот месяц он ждал, ждал и надеялся. Надеялся на чудо, которого не бывает на этой чужой Земле.

Лес, темный густой лес, он бежит по нему. Ступни его изодраны, и кое-где даже видны свисающие лоскутки кожи, содранные с ног.

С изрезанным, бьющими его ветками, лицом он выбегает на поляну и останавливается. В недоумение он оглядывается по сторонам, словно ищет что-то. Он начинает покрываться соленным потом, и раны на его лице начинают щипать.

Не найдя того, что искал, он садится на корточки, берет в руку пучок травы, и не замечая, как трава режет ему язык, начинает жевать ее. После чего сплевывает образовавшийся комочек себе на руку, и растирает его по лицу. От боли его начинает мутить, но он не останавливается, а наоборот все сильнее и сильнее втирает траву.

– Остановись, – раздается вокруг него грубый мужской голос. Но откуда он исходит? С какой стороны: справа, слева, спереди, сзади? Он не знает. Его окутал этот голос и ударил со всей силой по голове. – Остановись, это бесполезно, ты не знаешь всего, – продолжает голос.

Но он не слушается его. Он наклоняется над землей, и срывает еще один пучок травы, и, распрямившись, начинает вдавливать эту траву одной ладонью в другую.

– Остановись, этим ты только покалечишь себя, – усиливается голос, практически переходя на крик.

Макс еще раз оглядывается по сторонам. Снова никого. Он останавливается, сквозь его пальцы проскальзывают и падают на землю темно-зеленые комки травы. Он открывает рот и начинает кричать.

– Что тебе от меня надо?! – он слегка нагибается и, для усиления звука, давит на живот. – Выходи! Я тебя не боюсь!

В ответ только тишина.

– Ты трус! – не разгибаясь, снова кричит Макс. – Трус!

Тишина повисла в лесу.

Он разгибается и начинает вертеть головой по сторонам. Он видит. Видит, как, не разрывая тишины, словно не ступая по земле, а паря над ней, из леса выходит Он – не человек, хотя, он точная копия человека, человека четырех метрового роста. Голова существа находится практически у самых верхушек деревьев, но, когда он идет, ни одна ветка не задевает его. Деревья, словно страшась его, обходят его стороной, боясь даже слегка соприкоснуться с ним своей самой маленькой веточкой.

– Ты бежал? – грозно спрашивает существо у Макса. – Ты хотел убежать от меня? Зачем? Ты разве не знаешь, что это бесполезно? Ты не знаешь, что это также реально как убежать от жизни и не найти при этом смерть?

– Я не боюсь тебя, – Макс запрокидывает голову вверх и с ненавистью в глазах смотрит на существо. – Ты должен будешь умереть.

– Я? – переспрашивает существо. – Умереть? Должен? – смехом существа наполняется вся поляна.

– Это не смешно, – твердо говорит Макс. – Это правда.

– Ага, – кивает существо. – Ты еще для полной убедительности топни ножкой, и тогда это точно будет правдой.

С ненавистью глядя на существо, Макс выставляет свои зеленые ладони перед ним. Существо осекается и внимательно смотрит на его ладони.

– Извини. Хоть ты и вспомнил это, но даже это тебе не поможет спасти… – существо оскаливает свои ровные белоснежные зубы.

Макс открыл глаза. Он лежал на кровати в маленькой комнатушке на втором этаже гостиницы, на стенах которой висели старые потрепанные ковры: на одном из них был изображен лес; на другом большой великан, видимо, взятый из какой-нибудь детской сказки, стоящий около огромного котла. В одной руке его был пучок какой—то травы, в другой барахтался человек. Из зажатой в кулак руки великана, торчали только лишь ноги этого человека обутые в странные, с загнутыми носами, туфли.

– Уф, – тяжело вздохнул Макс, вытирая тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот. – Опять эти сны.

Откинув одеяло, он встал с кровати и, надев на ноги стоявшие рядом тапочки, подошел к окну и открыл его. За окном была осень. Листья на деревьях, уже пожелтев, начинали отрываться от веток, и, танцуя последний вальс с ветром, плавно подчиняясь его движению, ложились на землю, и тихо умирали. Правда, иногда они поднимались с земли, но, пролетев несколько метров, снова опускались на нее. Но это уже были не они, точнее, не совсем они, это были только лишь их бесчувственные тела. Небо, словно желая проститься с ними, затянулось тучами.