Андрей Буторин - Хуже не будет

Он и в самом деле помнил. Помнил и раньше, а теперь увидел эту картину в памяти и вовсе отчетливо: разрывается берег, рушится вместе с ним к черной воде, и он разрывается тоже, и одна его часть остается в густой темноте, а вторая падает в такую же темноту внизу. Только кто он – тот что остался, или тот, что упал?

Тот он, что держал Ольгу, расхохотался:

– Говорю же, я всегда опережаю тебя! Опередил и тогда, упав первым. Я первым достиг тьмы. Знаешь, как я люблю ее? В мире нет ничего совершеннее черного цвета.

– Неправда! Совершенней всего белый цвет! Чистота – это самое прекрасное, что может быть в мире.

– Белый цвет, фу!.. – скривился он, тот, что с ножом. – Его так легко испачкать. Черный цвет идеален. На нем не может быть пятен.

– Но для чего ты убиваешь людей?! – воскликнул он, сделав полшага вперед.

– Стой, где стоишь! Я убиваю их, чтобы скорей подарить им тьму. Я совершаю для них истинное добро, а не стремлюсь к никчемной славе, которую возжелал вдруг ты. – Он с ножом снова захохотал. – Ты никогда ничего не достигнешь, потому что я всегда опережаю тебя, как тьма всегда опережает свет.

– Нет же, нет! – закричал он, делая еще полшага. – Сначала идет свет, и лишь потом его ненадолго гасит тьма!

– Ненадолго? А где был твой свет миллиарды лет назад и где он будет через миллиарды лет в будущем? Сама Вселенная – это сплошная тьма, разбавленная лишь крохотными, хлюпенькими недолговечными искорками. Ты знаешь, что темная материя составляет основную массу галактик? Конечно же, знаешь, ведь ты – это я. Только ты – моя слабая, светлая часть. Тьма сильнее света стократно. Я легко раздираю тела, а ты не сможешь оторвать и мизинец!

– Отпусти Ольгу, и давай померяемся, кто из нас слабый. Прикрываться женщиной – это и есть самая настоящая слабость.

Он с ножом отшвырнул девушку с такой силой, что она пролетела несколько метров, едва не разбив голову о древесный ствол. Он без ножа прыгнул на свою черную ипостась, но понял вдруг, что он – это и правда он: единственный и неделимый, хоть и состоящий из двух половинок. И он отчетливо понял, что как день сменяет ночь, так и ночь сменяет день, что не может быть опережающей тьма, как не может быть опережающим свет, и что в мире вообще есть все остальные цвета спектра, кроме черного и белого, которых в чистом, идеальном виде попросту не существует в природе. А ведь он их так любил – черный и белый! Только черный и только белый. Какой же смысл оставаться в мире, в котором их нет?

Неизвестно, какой из двух его «я» стал в этот раз опережающим, когда нож вошел в грудь против сердца сильно, с хрустом, по самую рукоятку. Последней вспышкой его сознания была уже не глупая надежда славы и добра, а всего лишь желание увидеть долгожданную тьму. Но он не увидел ничего, потому что там, куда он ушел, не было цвета. Впрочем, он не ушел. Он просто туда вернулся.

Степаныч не успел всего на чуть-чуть. Когда тебе под шестьдесят, трудно угнаться за двадцатилетним психом…

Он увидел под белесо-призрачными, будто фосфоресцирующими в темноте стволами берез более светлый чем трава бугорок и дрожащей рукой направил туда луч фонаря. Он был уже почти уверен, что увидит там окровавленное, разорванное тело. Но там лежала, зажав от яркого света глаза ладонями, живая и на первый взгляд невредимая девушка.

– Жива? – шумно дыша, прохрипел участковый. – Где он?

Девушка отняла от глаз руки и молча махнула в сторону. Степаныч направил туда луч фонаря. В черной траве что-то ярко блеснуло. Это был нож. Обычный хозяйственный нож для разделки мяса с широким, длинным лезвием и наборной, двухцветной, словно жезл гаишника, ручкой: черный и белый, черный и белый, черный и белый…

Он проснулся, осознавая: «Они придут». Что это было – остатками сна, обрывком старого воспоминания, случайным «замыканием» мозговых синапсов в момент пробуждения? Но откуда в таком случае это непререкаемое, отчетливое убеждение? Он был уверен, что они придут, не имея даже понятия, кто такие «они». Знал только, что придут они к нему. За ним. И что ничего хорошего ждать от этого прихода не стоит.

Сначала он пытался проанализировать свое убеждение, вычислить его подоплеку, определить источник опасности. Но ничего в голову не приходило. Под недружелюбно-зловещим «они» могли скрываться некие кредиторы, но он много лет не брал ни у кого в долг, не состоял заемщиком в банках, не являлся ответчиком по исполнительным листам. К нему не имело смысла приходить рэкетирам, поскольку он никогда не занимался бизнесом. Ему не могли предъявить претензии обманутые мужья, брошенные женщины, незаконнорожденные дети, потому что таковых в его биографии попросту не имелось, как, впрочем, детей и женщин вообще. Даже банальным ворам нечем было бы поживиться в его доме. Так кто же тогда эти «они»? Охотники за внутренними органами? Инопланетяне? Потусторонние скупщики душ? Неведомые силы тьмы?

Перед внутренним взором возникла картина: темное, мрачное, нависшее тяжелой могильной плитой небо. Кажется, будет гроза, но воздух сухой, застоялый, будто и впрямь пропитанный запахом тлена. Однако молния все же сверкает. Нет, это не молния. Это широкой огненной трещиной разверзлись черные небеса. И оттуда, из кроваво-алой щели, протянулись к замершей в леденящем ужасе земле длинные извивающиеся щупальца. Но они тянутся не просто к земле, не наугад, не наудачу. Толстые змееподобные отростки ищут что-то конкретное. Впрочем, ему и так уже ясно, что именно они ищут. Вернее, кого. Щупальца, влажно поблескивая отсветами небесного пламени и конвульсивно подергиваясь, судорожно мечутся в поисках только его…

Картина выглядела настолько реально, что он невольно зажмурился. Однако это не помогло – веки не способны закрыть внутренний взор, не могут оградить от того, что происходит по другую их сторону. Тогда он лихорадочно затряс головой, прикрыв для чего-то ладонями уши. Видение начало стремительно блекнуть, пока не исчезло совсем. Да, это, к счастью, было всего лишь видение, разыгравшаяся в напуганном сознании фантасмагория. Но осознание этого не принесло ему полного облегчения. Он все равно знал: «Они придут».

Непонятная уверенность не находила правдоподобных объяснений. И, тем не менее, она оставалась в нем, не делаясь зыбче, как это происходит с увиденным сном или случайно ухваченной мыслью. И, словно пытаясь еще сильнее убедить его, не дать позабыть, всё в этот день старалось ему напомнить об этом. Утром, выходя из квартиры, он столкнулся с соседом, который, стоя на пороге, напомнил жене: «Они придут». Впервые услышав эту фразу, произнесенную вслух, он испуганно вздрогнул. Однако тут же успокоил себя: это могло означать что-то совершенно безобидное; скорее всего, соседи просто ожидали гостей, сантехника, электрика, денежный перевод. Но фраза была произнесена, и его уверенность в неизбежности предстоящего получила свое подтверждение. Пока только одно, но даже то, что эти два слова стали первыми, услышанными сегодня, уже сказало ему о многом. Тем более, вскоре он услышал их снова. А потом еще, еще и еще…