Игорь Селютин - Вторая половина

Но кровь на простыне осталась.

Возможно, однажды, напившись пьяным, Вадим расскажет Инге о Нуар… Инга обнимет его за плечи и скажет: «Миленький мой, просто у тебя богатое воображение…»

Михаил Юрьевич заметил порыв Вадима и последовавшее затем смущение.

– Не стесняйтесь, – сказал он ободряюще, – Как врач, я слышал много всякого. Знаю также и то, что многие считают свои проблемы уникальными. А потом удивляются, когда узнают, что почти каждый прошёл через подобное. Итак, смелее.

Ваша сестра кое-что рассказала мне о вас. Насколько я понял, ваша проблема – чувство одиночества и переживания, связанные с сексуальной нереализованностью…

– Инга не сестра мне… – сказал Вадим. – Три года назад она подобрала меня на улице…

– Вот как? – удивился врач, – Теперь подробнее. Что значит, подобрала на улице?

– Всех подробностей я не помню, – начал Вадим, – Знаю, что три года назад первого января под вечер Инга возвращалась от подруги и во дворе своего дома нашла меня. Двор был пуст… Уже стемнело… А я стоял посреди двора голый и озирался по сторонам.

Инга сначала подумала, что я пьян, но потом поняла, что тут что-то не так… Очнулся я на кухне в её квартире. Она дала мне одежду мужа… налила коньяка… поставила чайник… Собственно, все мои воспоминания начинаются с того момента, как я, дрожа промёрзшим телом, держу в руках чашку и пытаюсь отхлебнуть обжигающий чай…

Я не помнил ничего, даже своего имени. Это Инга назвала меня Вадимом… Она говорит, что этим именем хотела назвать сына… Но не случилось… Во-от… На вид мне тридцать… а на самом деле – кто его знает… Ну, ничего, ничего я не помню… совершенно ничего… Днём моего рождения можно считать первое января…

Единственная смутная картинка: я открываю какую-то дверь – и в глаза бьёт ослепительный свет… Всё… А потом Ингина кухня… Я остался жить у Инги…

Михаил Юрьевич внимательно слушал.

– Продолжайте, продолжайте.

– Ну… Поначалу я безуспешно пытался вспомнить хотя бы своё имя. Думал: ухвачусь за эту ниточку – и размотается весь клубок… короче, перебрал все, какие знал, мужские имена – ни одно не мог бы назвать моим. Инга пыталась навести справки… Ну, не пропадал ли кто-нибудь в Маринбурге…

Потом я лежал в больнице…

– Какой? – спросил Бусурин.

– Психбольнице имени Ангелины Колесниковой…

– Хорошо. Итак?

– Там сказали, что я здоров. Обещали, что память восстановится… Короче… Инга сказала, что будет любить меня любого и рада назвать своим братом. Она сказала, что, наверное, я – подарок ей от святого Николая… Да… Хорош подарочек… Тем летом Инга потеряла мужа. Он умер… Ну, вы в курсе. А зимой вот я явился…

Мы перестали возвращаться к теме моего прошлого. Я решил найти работу. Инга сказала, чтобы я не торопился – она зарабатывает достаточно… Однажды она заметила, что когда я вижу что-то заинтересовавшее меня, то рефлекторно складываю пальцы рамкой… Вот так… Понимаете? Ну, чтобы найти композицию кадра. Наверное, из «прошлой жизни» привычка осталась… Но почему-то рисовать мне не интересно, хотя… способность вразумительно линии связать, вроде, есть. Этим я не смог бы зарабатывать… А двадцать четвёртого мая, на День Независимости, Инга подарила мне фотоаппарат… Царский подарок… Короче, с тех пор… У меня вообще в жизни созерцательная позиция. Так один мой знакомый выразился… Во-от…

На жизнь мне грех жаловаться. Эти три года были интересными. Я занимаюсь, как оказалось, любимым делом… Но ничего о себе вспомнить так и не удалось… Теперь я даже боюсь, что однажды это произойдёт. И моё хрупкое счастье рухнет… Что я забыл из своей прошлой жизни? Что в ней было?.. Я подозреваю, что я забыл что-то неприятное, может быть даже страшное. Я не за этим к вам пришёл… А ещё… ещё меня не покидает чувство вины…

– Вины в чём?

– Может быть оно, это чувство, – причина моих личных проблем… Они мне кажутся сейчас такими несущественными… Меня не покидает чувство, будто я живу не по праву… Будто я занял чьё-то место… Будто живу вместо кого-то… Жить должен другой, а я украл дни его жизни… И ещё эти сны… Может быть в них разгадка…

Вадим замолчал.

Повисла тягостная пауза.

Вадиму хотелось провалиться сквозь землю.

И в то же время он очень хотел продолжать говорить.

Сейчас сходу-слёту он, пожалуй, рассказал бы и о Нуар, о её проделках, и о своих странных ощущениях…

– О каких снах вы говорите? – спросил терпеливый Михаил Юрьевич.

Вадим молчал.

– Вот что, – сказал врач, – зайдите сейчас в триста девятый кабинет к Лилии Марковне. Она вас протестирует. Когда я получу результаты тестов, продолжим наш разговор. Хорошо?

– Угу… – кивнул Вадим.

Он вышел в просторный светлый коридор. Здесь сразу стало легче: общение с врачами давалось ему с трудом.

Пока Михаил Юрьевич был занят, в креслах у его кабинета расположилась встревоженная парочка. Он – лысеющий брюнет, нервно поглядывал то на часы, то на потолок. Она – юная особа с копной алых волос, в лимонно-жёлтой маечке с малиновой надписью «Да!» и гроздью золотых колец в ухе, глядела на спутника с укором.

Парочка снялась с места и рванула в кабинет, едва не сбив выходящего с ног.

«Отец и дочь?.. Не похоже… Какая, интересно, у них разница в возрасте?» – подумал Вадим и направился к окну.

За окном красовались мрачные кипарисы.

А позади них, на фоне дальней, освещённой солнцем весёленькой зелени сверкал фонтан, украшенный мраморной фигурой девочки, слушающей ракушку.

Героиня скульптуры выглядела лет на четырнадцать… И выражение лица, и озорная поза, и легкомысленный наряд юного чуда вызывали добрую улыбку. Скульптура из тех, о которых можно сказать примерно так: «Ничего особенного, но невозможно глаз оторвать».

«Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда…» – вспомнилось Вадиму.

Он полюбовался девочкой, помедлил.

Нравилась ему эта скульптура. Отвлекала от мрачных раздумий.

«Нет, у них свои заботы…» – вздохнул Вадим и решил продолжить свой путь.

Это Институт медицинских проблем семьи. По вторникам, средам и пятницам здесь принимает доктор Бусурин.

А ещё здесь работает Инга Демченко. Заведует биохимической лабораторией.

«Зайди, когда поговоришь с Михаилом Юрьевичем, – сказала Инга утром. – Я буду волноваться».

Конечно, Вадим зайдёт. Естественно. Как иначе? Могла бы и не напоминать. Тем более что до съёмки, назначенной на шестнадцать, времени целый вагон.

Вадим направился к двери номер триста девять. Это следующая дверь.

Под номером имелась табличка с надписью «Л. М. Рубинштейн».

Кабинет наполняло золотистое сияние. По кремовой стене справа катались золотые солнечные пятна. В золотом паркете отражались четыре высокие акустические колонки. На правой стене, выше солнечных пятен висела копия картины Валентина Серова «Похищение Европы», а спиной к противоположной стене за столом сидела героиня другой картины того же автора – Ида Рубинштейн… То есть не Ида, а Лилия, её зовут Лилия… Она держала телефонную трубку и кивала головой, весело улыбаясь.