Андрей Шандаров - Время Сварога. Грамота

– Да какая там охрана, – поморщился пленник. – Когда началась война, Орда перестала содержать как переправы на реках, так и ямы. Охрана подалась на вольные хлеба. Остался только смотритель, да пара ямщиков.

– И все?

– Думаю, да.

– Ладно, коли так, – сказал ордынец, заканчивая допрос.

– Теперь-то ты меня отпустишь? Я ведь все тебе рассказал?

Боярин затравленной собакой смотрел на Вохму. Тот подсел к нему ближе.

– Конечно, отпущу. Теперь ты мне не нужен. Но сначала хочу с тобой проститься. Давай обнимемся напоследок.

Он взял удивленного пленника за шею и притянул к себе. Потом, другой рукой, резко дернул за подбородок в сторону, ломая позвонки. Боярин без звука повалился на землю.

– Сильный – всегда наверху. Ты прав, – проговорил Вохма, – я бы тебя отпустил, но ты слишком подлый человечишка. Не нужно было грозить моей семье. Нехорошо это. Да и моим делам ты будешь помехой.

Он обыскал труп, нашел мошну с монетами, снял боярский кафтан, накинул на себя. Затем собрал вещи обратно в суму, взлетел в седло и двинулся в путь.

Уже ближе к вечеру Вохма добрался до места. Затаившись в леске, он стреножил коня и принялся наблюдать за постоялым двором. Разный люд попадал в поле его зрения, но знакомых лиц не было. Он уже отчаялся ждать, полагая, что воевода его обманул, как вдруг из избы вывалился пьяный мужик со знакомым шрамом на щеке и засеменил нетвердой походкой в сторону конюшни, к отхожему месту. Едва тот справил нужду, как сильная рука схватила его за горло и прижала к стене. Ноги запутались в спущенных портках.

– Сусторма, какая неожиданная встреча. По лицу вижу, что ты рад.

– Это ты? Живой? – с трудом выдавил из себя мужик, вытаращив глаза, как на пришествие с того света.

– Где все? – спросил Вохма с решительным отчуждением, от которого мороз шел по коже.

– Там, – махнул рукой Сусторма.

– Вещи мои где?

– Вожак забрал себе.

– Он тоже там?

– Да.

– Хорошо, – тихо проговорил ордынец и, как курице, свернул тому шею.

Просторная изба с каменной печью в центре была темна. Лишь несколько лучин, зажженных в разных ее частях, освещали пару массивных столов с такими же лавками. Ватага разбойников сидела за дальним столом, в углу. Они были пьяны. Главарь и еще пятеро с ним продолжали пить и весело обсуждали что-то. Остальные либо спали тут же, уронив головы между тарелок, либо валялись на земляном полу. Простоволосая баба стояла спиной и готовила в печи птицу. Обильная закуска сытым духом кружила голову и скрученным веревочным узлом стягивала живот. Голодный ордынец проглотил тугой ком. На его появление никто не обратил внимание. Не теряя времени, Вохма возник рядом с ними. Смерть разбойников оказалась стремительной. Привычно действуя двумя ножами, он поочередно всаживал их каждому, сидящему за столом. Тех, кто лежал на полу, он не тронул, оставив напоследок.

Мутным взглядом главарь наблюдал за происходящим, ничего не понимая, и, лишь когда от ужаса заорала баба, он, казалось, протрезвел. Обтер рот от остатков еды, повисшей на бороде, с грозным рыком нападающего зверя вскочил с лавки, выхватил из-за пояса саблю и кинулся на ордынца. Вохма тут же узнал свое оружие. Легко увернувшись от удара, пропуская мимо себя крупное тело, он глубоко, по самую рукоять, всадил ему нож сзади, в шею. Главарь споткнулся, пролетел несколько саженей и замертво рухнул в угол. Вохма показал кулак бабе, от чего та сразу замолкла, поднял с пола клинок и уже им, без тени сожаления, добил остальных. Затем спокойно сел за стол и принялся за еду.

Нежный молодой поросенок истекал крупной жирной слезой. Обжаренные дрозды, тушеные в горшочках зайцы казались столь изысканной пищей для обычного деревенского стола, что Вохма невольно удивился запросам лесных татей. Видимо, хороший куш взяли лесные братья или немалую награду им отвалил воевода.

На шум и крик стали сбегаться люди. Они заходили в избу но, увидев кровавую бойню, выскакивали прочь. Наконец ордынец насытился, подозвал бабу.

– Собери мне все ценности, – кивнул он на трупы.

Та алчно сверкнула глазами и умело, как делала это не раз, обшарила одежду разбойников, выкладывая все на стол, пока не образовалась внушительная горка из серебра и драгоценностей. Глаза ее горели, пожирая богатство. Она со злостью поглядывала на ордынца. Конечно, он заберет все себе, а она опять останется ни с чем. Похоже, она зря подсыпала зелье родственничку и его ватаге, чтобы они быстрее пьянели, собираясь потом их обобрать – взять совсем немного. Что они там вспомнят, когда протрезвеют?

– Хорошо потрудились братья. Жаль им теперь ничего не пригодиться. Что скажешь? – хмыкнул Вохма, проследив за ее взглядом.

Баба потянулась к украшению с зеленым самоцветом. Ее красные с грязными ногтями пальцы ухватили его и потянули к себе.

– Нравиться? – спросил казак.

Она кивнула, задрала засаленный подол и протерла камень, рассматривая его на свет.

– Дура. Тебя с ним поймают и повесят. Но, впрочем, это твое дело.

На улице толпился народ. Они в страхе расступились, пропуская ордынца. Тот, не вынимая клинка, прошел мимо в сторону леса и исчез в нем.

Так бесславно приказала долго жить ватага разбойников, которая уже давно грабила торговые караваны, убивая ни в чем не повинных купцов.

Потом еще долго в этой деревеньке пугали ребятишек грозным духом, появившимся из леса, прибравшем целую сотню лесных братьев за их многочисленные грехи. А глупую бабу все же повесили. Прознали про ее лихие дела. Донесли на нее добрые люди. А при обыске нашли злополучную безделушку. По распоряжению тиуна повесили ее тут же, на воротах. И висела она, пока не сгнила шея, и она не рухнула на землю с оторванной головой.

– Товарищ полковник! Николай Сергеевич, он, кажется, очнулся!

Молоденькая медсестра с лицом, сплошь усеянным веснушками, вглядывалась в меня, словно боялась пропустить нечто значительное в своей жизни.

– Так, братец, посмотрим.

Седые усы, одутловатые щеки и серые глаза сменили пытливый девичий взгляд. Желтый от никотина шершавый палец больно надавил на веки, задрал их вверх.

– Ну, что же, вполне, вполне, – произнес полковник удовлетворенно. – Заставили вы нас поволноваться, любезнейший!

«Где я?» – словно из глубин подсознания прорвалась мысль.

– Ты смотри, он еще спрашивает. Хороший знак. В госпитале, молодой человек, вы – в военном госпитале.

«Почему он отвечает? Я ведь ничего не говорю», – снова пронеслась мысль.

– Да ты только и разговариваешь, – засмеялся Николай Сергеевич. – Прямо фонтан красноречия.

– Я говорю?

– А кто? Здесь кроме нас больше никого нет. Значит так, Маруся, – обратился он к медсестре, – все по плану, что доктор прописал. Наблюдаешь. Потом докладываешь.