Алексей Смирнов - Пешком и проездом. Петербургские хроники

В «Риме» совершался подпольный книгообмен; куда ни взглянешь – обязательно наткнешься на древнекитайскую философию, или Судзуки, а то и Гегеля: в последнего тыкал пальцем один патлатый с хайратником, таращил глаза и шептал дрожащим голосом: «Это дьявольская, дьявольская книга!»

В «Рим» заходила милиция с собаками, но никого не забирала, даже самых отчаянных эфедронщиков, благо группа, сплотившись вокруг беспредельщика, не позволяла ему повалиться на пол – равно как не давала милиционерам выдернуть его из овощной грядки.

В общем, что теперь говорить.

Я не удивлюсь, если когда-нибудь из этого исторического помещения уберут унитазы с диванами, поставят черную доску с мелового периода надписью «гамбургер – 16 рублей», завезут пиво «Бочкарев» и то, что выйдет, назовут «Римом».

Потом будут показывать: что вы, дескать – вот же наш «Рим».

Вот же наш «Сайгон».

Вот же наше «ЧК».

Вот же наш «Пале-Ройяль».

Вот же наши «Жигули».

Вот же наш город Санкт-Петербург – видите, даже название не изменилось.

Я не люблю музеи.

Может быть, потому, что живу в Питере, который ими нашпигован, и я, как истинный питерец, довольствуюсь ощущением соседства.

Но может быть, дело в обычном уродстве восприятия. На какую бы выставку, случись такая беда, я ни пошел, обязательно все забуду. А если еще и экскурсовод объяснит – забуду мгновенно.

По малолетству меня не впечатлили даже замороженные гениталии Мамонтенка Димы, а после я уже разучился удивляться гениталиям, так и не научившись.

Гораздо ближе мне был ресторан «Универсаль», куда мы часто наведывались с одним моим покойным приятелем. Мы сразу шли в туалет, где выпивали заранее прихваченную водяру, чтобы дешевле обошлось, а после поднимались в зал, и начиналось веселье. Я плясал в кругу, взявшись за руки с двумя капитанами второго ранга, справа и слева, а друг порывался скусить колки с бас-гитары, гриф которой музыкант уводил из-под его вожделенного рыла в последний момент.

Однажды я приехал к моему приятелю; на дворе стоял постылый ноябрь. Приятель нахмурился и молвил с упреком:

«Что же мы с тобою все пьем, да пьем? Давай хоть в Эрмитаж сходим!»

Мы вышли, по пути завернули в магазин, купили портвейн. Потом заглянули в аптеку за маленькой мензуркой («Нам вот эту рюмочку», – сказал мой друг; «Рюмочку? " – неприязненно переспросила аптекарша; «Да, рюмочку, " – настаивал тот). Из аптеки мы проследовали в Кузнечный рынок, где стащили соленый огурец.

Позавтракав, мы пошли в Эрмитаж.

Там, с непривычки озираясь и двигаясь осторожно, мы взошли по лестнице, выстланной ковровой дорожкой, на второй, что ли, этаж и очутились в Галерее 1812 года.

В Галерее мы почтительно присели на банкетку и стали медленно поворачивать головы, созерцая благородные лица и пересчитывая ордена. Так прошло минуты четыре.

Мой товарищ вздохнул и встал.

«Ну, теперь в Универсаль, " – сказал он.

Лет пять-шесть назад мы заметили, что наш ребенок весьма возбужден, встревожен и упорно твердит про какую-то «Морду».

По всему выходило, что Морда эта обитает во дворе, и от нее все неприятности.

Наконец, я решил разобраться и специально повел дочку на улицу искать эту морду. Все разъяснилось очень быстро.

В нашем дворе стоит трансформаторная будка. И вот на этой будке кто-то и впрямь нарисовал нечто среднее между гориллой, бойцом ОМОНа и автопортретом. На это ушло буквально несколько штрихов, но истинному художнику больше не нужно.

Мы посмеялись, я сочинил про Морду сказку, подвел ребенка к Морде, заставил потрогать, пнуть, показать язык. В общем, справились кое-как.

Потом Морду закрасили и заменили каким-то номером – как на могиле неизвестного горемыки, расстрелянного за изнасилование колхозного стада.

И вот вчера я снова увидел Морду. Я даже остановился.

Морда была цветная, в профиль. Это была большая фотография Конкретного Человека: стрижка ежиком, глубокомысленный взор, многопотентный живот, обтянутый красным свитером. Для протокола не хватало черно-белых шашечек.

И я догадался: старую Морду никто не закрашивал, она просто-напросто сошла ночью с будки и где-то шлялась, нагуливая жир и зарабатывая авторитет, торговала цветными металлами. Теперь вернулась в статусе кандидата-депутата.

Над Мордой было написано: «Я желаю счастья вам».

Вспоминается картинка: она мне очень понравилась в свое время и чем дальше, тем все больше нравится.

Я успешно закончил восьмой класс: сдал последний экзамен и потому отправился погулять в Таврический Сад.

День был погожий, в Саду стоял шум и гам. Привлеченный фанфарами и трубами, я, буратине подобный, пошел к летней эстраде. Там давали разудалое представление под названием «Доктор Айболит».

Площадка перед эстрадой заполнена детворой. Многие были с мамами, иные даже в колясках.

Царила атмосфера мирного праздника.

По сцене метались обезьяны и прочие твари, предводительствуемые не вполне адекватным доктором.

Уже не помню, как повернулся искалеченный сюжет, но в какой-то момент с эстрады стали кричать:

– Разбойники! Разбойники! Где вы?

Рядом со мною, голые руки скрестив, стояли два опасных лба, бритых налысо. Они жевали жвачку и снисходительно следили за действием.

Один улыбнулся и крикнул:

– Мы здесь!

Мой знакомый Миша Едомский, художник и скульптор, живет в Коломне, в так называемом цокольном этаже дома, которого нет.

Его снесли в 1980 году. Так что Миша не платит за электричество и за что-то еще. Но тут его, с января месяца, берут за горло и обязывают кое-что платить, потому что микрорайонные микровласти просто пошли по домам, переписали всех, кто попался, и занесли в какой-то компьютер, свалившийся к ним с микронеба. В том числе нескольких бомжей, проживавших над Мишей в пустой квартире. Но этих занесли в компьютер напрасно, занесение не помогло.

Миша пытался объяснить, что его дома не существует, но присутствие компьютера свело Мишины старания на нет.

Миша – прекрасный скульптор, он работает с деревом и очень часто вырезает огромных сюжетных котов. Самой впечатляющей стала, на мой взгляд, скульптура «Смерть Кота», очень натуралистичная.

Недавно его посетил американский коллега: тоже скульптор, непонятно откуда вынырнувший. Американец все ходил по подвалу, все высматривал, разглядывал, колупал. А потом этот зарвавшийся заокеанский ястреб вдруг что-то заклекотал – такое, что у Миши, когда ему перевели, не нашлось ответа. Куклуксклановец спрашивал: «Как же вы работаете с твердым материалом? Ведь у вас нет ни негров, ни латиносов!»