Мерлин Маркелл - Никта

– Мне больно, – услышал он нечеловеческий хрип. Скульптор обернулся и пошел на звук. Хрип исходил от крупного осколка – одна из голов гидры. – За что, создатель?

Оникс взял глиняную голову обеими руками. Гидра была не самым мерзким из его творений, хотя попалась под горячую руку одной из первых.

– Хорошо, ты имеешь право на вторую жизнь, – сказал он, убрав голову статуи на полку. – Ты будешь как новенькая, стократ лучше прежнего. Не стыдно будет показать. Я тебе даже крылья сделаю…

Ноги его ослабели от усталости, а голова потяжелела. Перед глазами замаячила картинка, похожая на символ трефовой масти; почему-то она вызывала у него тревогу. Возможно, Мари права. Утро вечера мудренее, можно и прилечь, а завтра разделить статуи на две группы – те, что еще можно спасти переделкой, и те, которые закончат свой жизненный путь в качестве осколков на дне мусорного бака. Оникс завалился на постель.

– Тебе лучше не спорить со мной, Мари, – сказал он. – Я тут вспомнил, как незадолго до нашей встречи уничтожил человека в России, сам при этом не покидая Франции.

Мари устрашилась.

– Почему? Что он сделал?

– Мне? Ничего плохого. Но он обладал силой, которой был недостоин.

Он не упомянул другие мелкие обстоятельства того дня, которые делали всю ситуацию куда менее пафосной.

– Это был маг сорока с чем-то лет, с большим опытом, – продолжал Оникс. – Теперь представь, что я смогу сделать с тобой, если вдруг сочту нужным.

– Тебе не придется, – заверила Мари дрогнувшим голосом. Откровенность Оникса была неожиданной для нее, по сути, он только что впервые рассказал жене о своей жизни хоть какой-то факт.

Ее обидело, что этот факт был таким . Беспочвенная угроза. Разве Мари дала какой-то повод усомниться в ее лояльности?

Через пару часов Мари услышала его храп и поймала себя на мысли, что за четыре года совместной жизни ни разу не видела мужа спящим. Она всегда списывала этот факт на то, что Оникс – непревзойденный трудоголик, ложится позже ее, а встает раньше, выкраивая для работы каждый возможный час.

Храп бы настолько зычным, что мешал Мари работать. Она подошла к кровати и перевернула мужа на бок, к счастью, тот был далеко не тучного сложения. Лицо его, до того момента безмятежно-блаженное, подернулось нервным тиком, это заставило Мари вздрогнуть. Она погладила Оникса по предплечью, и когда удостоверилась, что все в порядке, вернулась к работе.

Мари не знала, что в тот момент, когда она пошевелила тело Оникса, его глубокий сон стал более поверхностным, и в него прорвались жуткие голоса, раздавшиеся эхом в мозгу сновидца.

– Им больно! Ты убил их! Ты убил их!

Тогда он проснулся и вспомнил, что надо довести кое-какое дельце до конца.

В дверь постучали.

– Месье Волко’в!

– Войдите, – пробормотала Катрин, подняв лицо от подушки.

– Месье Во… о… – в дверях застрял парнишка-официант, имени которого она не помнила. Как-то на Ж. Жан, Жак, Жерар, какая разница… Дверь захлопнулась, а Катрин снова опустила голову на подушку. Да, надо запереть дверь. Или хотя бы одеться. Мало ли что он сейчас подумает, увидев жену начальника полураздетой и с размазанным макияжем. А, плевать, что он подумает. Завтра тут будет уже другой Жан или Жак. Или Мукаса из Уганды.

Стоило ей надеть халат, как в дверь начали судорожно стучать. Катрин безо всяких вопросов отворила. Это был Максим, с порога потребовав у нее объяснений, что произошло. Пока она собиралась с мыслями и вспоминала, что это она должна заставлять его объясняться и просить прощения за глупые шутки, муж заявил:

– Жюль сказал, что ты пьяна.

– Я? Нет!

– А ну-ка подыши на меня! Фу, куревом несет. Да что с тобой такое?

– Это с тобой что такое? Подослал мне своего клоуна! «Катючка-колючка», выдумать же надо такое! Разве красиво, бить по больному, ворошить покойников? Что я тебе сделала?

Она искренне надеялась, что под ее испепеляющим взглядом обвинителя Максим тут же повинится и пообещает, что больше так не будет, но реакция была прямо-таки противоположной.

– Что ты несешь, какие покойники? Да, ты не пьяна, ты обкурена!

– Неправда!

– Несешь херню, глаза красные, – он схватил ее за ворот халата и подтащил к себе.

– Я, может быть, из-за тебя и плакала, потому и красные?

– Зубы мне не заговаривай! Кто продал тебе эту дрянь?

За дверью послышалось шушуканье.

– Тише, тебя официанты слышат, – сказала Катрин вполголоса.

– Какая разница, все равно они ничего не понимают! И хорошо, что не понимают!

«Пойдем, у русских это нормально, не надо вмешиваться», – послышался голос из-за двери.

– Ты кем себя возомнил? Моим отцом? Царем? – Катрин удалось вырваться из его хватки. «Все понятно», – с горечью решила она. – «Он понял, что я его раскусила, но никогда не признается. Ему прощу обвинить меня в том, что я курю траву и галлюцинирую, чем признать себя неправым. Как вообще можно жить под одной крышей с таким человеком?» К горлу подступил комок.

– Да ты кем себя возомнила! Или ты забыла, кто тебя из деревни вывез?

– Да лучше одной сидеть в деревне, чем с тобой в Париже, – отозвалась она. – Тем более, что Париж этот – такая же деревня, только большая.

– Ишь ты как заговорила! А когда приехали, все щебетала: Эйфелева башня, Елисейские поля!

Можно было продолжать этот спор бесконечно, но Катрин устала от всего этого. Можно было перетерпеть, но одновременно с домашним скандалом на нее навалились Шанталь с ее вечной руганью и Поль с дурацкими шутками. А сверх того – дождь, сырая одежда и ощущение безысходности, будто бы так будет всегда, и из этого порочного круга нет выхода. Хотя, почему нет? Сейчас она из него и выйдет.

Катрин молча взяла в рюкзак и начала скидывать в него сухие вещи.

– Ну и? Что это за сцену ты устраиваешь? – спросил Максим.

«Не отвечать. Стиснуть зубы, найти расческу, смарт, перочинный ножик».

– Я же знаю, что ты все равно никуда не пойдешь в такой дождь!

«Где же этот чертов паспорт…»

– Тебе не шестнадцать лет для таких выкрутасов!

«Да, в шестнадцать смелости бы не хватило. Все, прощай, немилый дом».

Поход по непогоде в дождевике и непромокаемых ботинках оказался намного приятнее, чем сидение в душной подсобке. Так она и шла, куда несли ее ноги, не особенно следя за дорогой, а потом села в первый попавшийся автобус. Катрин было все равно, куда он повезет ее. Она снова сидела у окна и слушала музыку, впервые чувствуя себя свободной – не столько от обязательств, сколько от людей, вечно считавших себя правыми, и, прямо сказать, ничуть не уважавшими ее.

Вскоре дождь закончился, и Катрин сошла с автобуса, точно так же, наугад. Маленькие домики, река, мост. Где это она, в Альфорвилле? Катрин спустилась к реке, катившей свои темные воды. Реки и моря всегда манили ее, будто нашептывая о своей мощи, эта мощь пугала ее и в то же время притягивала. Поэтому она никогда не каталась на паромах и лодках, а уж на больших теплоходах – тем более. Ей было куда проще полететь на самолете, чем добираться куда-нибудь по воде. Вот наблюдать за волнами с берега – это пожалуйста.