Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане. Роман

– Света! – меня держали за руку.

А я уйду, уйду в табор, будь спокойна! Плясать буду под бубен, обнажёнными плечами вертеть, юбку до груди задирать и песни вопить про участь тяжкую!

– Света!!! – затрясли меня сильнее, и я проснулась.

На кровати – Алёша. Хоть и темно, но я сразу узнала. Сидит на краешке и глядит пристально. Обеспокоено.

– Ты чего плачешь? Приснилось что?

Инстинктивно ладонями по глазам провела – мокрые. И вправду ревела. Приснится же чушь какая! В канаве… В цыганской юбке…

– Ты как здесь?

Я огляделась. Нет ли кого ещё?

Не, один вроде.

– Да-а… – промямлил и головой повёл неопределённо. – В гости заглянул.

– Дверь-то закрыта. Или дед забыл?

– Не забыл.

– Ну вот.

– Я через стены могу.

– А-а-а…

Усмехнулся. Не так уж и темно вообще-то – с улицы свет доносится робкий. Луна.

– Покричать, что ли? Вы чего все на меня, как на медовую? Я вроде как исчерпывающе тебе всё объяснила.

– Нет, тобой овладели эмоции.

– Да что ты говоришь!

Он серьёзный такой. Смотрит грустно.

– Я же должен тебя добиваться, правильно? Что ты обо мне подумаешь, если я с полпинка отстану? Ладно во мне – во всех людях разочаруешься.

– Гладко стелешь. Для сведения: уже разочарована.

– Это не так. Ты замечательная. Чистая. Волшебная. Хочу, чтоб ты всегда такой оставалась.

– Подожди, подожди! Не гони лошадей, а то сердце из груди выскочит.

Он джентльмен – замолчал и в угол уставился. Я осмысливать услышанное не пыталась – не до того было.

– Я надеюсь, ты ложиться со мной не собираешься?

– Нет. Если не пригласишь.

– А вот знаешь – не приглашу! Тик-так. Время аудиенции окончено. Королева отбывает на покой. Дверь открывать не надо, так ведь? Через стену?

Он поднялся на ноги.

– Вот и молодец. Хороший мальчик.

– Ещё об одном с тобой поговорить хотел. Но раз…

– О чём это?

Он выдержал мхатовскую паузу. Эге, а в театральный, Алексей? А после армии, а на полном серьёзе?

– О том парне, что ты опознала. О насильнике.

– Что с ним не так?

– Да почти ничего… Только не участковый его грохнул. А цыгане.

Да что ты будешь делать с этими цыганами? Будет от них спасение, нет?

– Присаживайся, сокол! – великодушно указала ручкой.

В груди заурчало что-то – и не знаю, от возбуждения, от страха ли. И словно из-за горизонта зов раздался.

Алёша уселся на краешек кровати – как и минутой ранее. Через одеяло провёл ладонью по моей ноге. Я не отреагировала.

– Колись! – призвала.

Он вздохнул, подготавливаясь.

– Стрельбу я в лесу слышал. Как раз в тот день, когда труп нашли. Два выстрела. Потом цыган видел – на машине проехали мимо. Меня не видели, не волнуйся.

– Ха! Вот уж изволновалась – сил нет. Больно надо. Кто ты мне?

– А затем Кондаков туда выехал. Его «УАЗик». Ну, а после из райцентра криминалисты нарисовались.

– А, ну конечно! Преступление раскрыто… И как же ты рядом оказался?

– Так получилось. Шалаш у меня там. Время провожу. Ночую, бывает.

– Просекаю, просекаю… С милым рай и в шалаше. Тебе сколько лет, золотце, чтобы в лесу штабы строить? В войнушку не наигрался?

Алёша изобразил недоумение. Лёгкое.

– Он не для игр. О нём никто не знает. Я тебе первой рассказал… Да и вообще, причём тут это? Я о другом – не участковый стрелял.

Не верю! Константин Сергеевич Станиславский…

Э-эх, чёрт, а верю ведь! Вспоминаю, каким нервным участковый был на опознании – и верю.

– Нет, ты сам посуди, – всё же не сдавалась и пыталась быть рациональной. – Ну нафига ему это всё надо, цыган покрывать? С какой стати?

– Да мало ли. Мы же ничего не знаем. Вот и надо выяснить.

– Выяснить…

А заход его понравился. Жутко, блин, понравился. Выяснить…

– Странно это конечно, – рассуждал Алёша вслух. – Тем более если принимать в расчёт личность убитого. Но других объяснений быть не может – завалили его цыгане. А Кондаков покрывает. Они заодно. Вот только какая здесь мотивация?

– А что там с личностью убитого? Ты знал его что ли?

Он взглянул на меня пристальней и с сомнением каким-то.

– У-у, да ты не в курсе. Разве не знаешь, кто был твоим насильником?

Я выжидающе молчала.

– Если конечно был… Это Вовка Елизаров.

– Елизаров?!

Видимо воскликнула – и видимо громко. Потому как Алексей инстинктивно вытянул руку, как бы ротик мне прикрыть, а дед за стенкой резко скрипнул пружинами.

Минуту переждали. Дед опять захрапел. У меня в это время мелькнула мысль, что рано я, пожалуй, взбаламутилась. Вдруг не родственник того самого? Вдруг однофамилец.

Хотя в деревне все родственники.

– Он что, сын председателя?

– Угу. Плотником работал после армии. Прошлой осенью вернулся. Отец его пристроил на пока. В институт хотел подаваться. Нормальный парень, знаешь. Ни в каком насилии раньше не замечен. Не пойму, с чего это он вдруг решил на тебя напасть? И второй, говоришь, был? Кто же это – ума не приложу.

Лучшая атака – нападение. А то есть тут разные умники, которые продолговатыми извилинами шевелить любят…

– Твой ангелочек порвал мне всё внутри! Хочешь посмотреть?

– Извини… – буркнул Алёша.

Нет, не то. Заезженная пластинка. Меня не впечатлила его реакция. Надо разнообразить эмоционально-смысловую палитру. Надо брать откровенностью – а что? Тем более что у нас с Алексеем намечается интересное сотрудничество.

– Хорошо, откровенностью за откровенность, – говорю. – Дело в том, что ты тоже многого не знаешь. Дело в том, что я приехала в деревню не просто так. Дело в том, что моя мать зачала меня от одного из…

Внимай, человече, горькие истины мира. Внимай и проникайся моей скорбью. Разве сравнится она с твоей счастливой и бестолковой жизнью? Разве стоял ты у тех же шокирующих развилок откровений, как стояла у них я? Да что ты знаешь вообще, глупышка, о жизни этой? Мальчик мой, мне боязно за тебя. Ведь откровения пришли и за тобой, ведь касаются они и твоего отца…

– Так что же получается, – смотрел он на меня внимательно, и отмечала я с досадой, что выражение его глаз увидеть ожидала иное, смятенное, а тут ирония. – Значит, я могу оказаться твоим братом?

– Ага, – ответила печально. – Как и убитый кем-то сын председателя.

Церковь, я в белом свадебном платье и фате, Алёша во фраке. «Венчается раба божия…»

– Да, – отвечаю тихо и застенчиво.

– Да, – а он уверенно.

Пьяный поп размашисто крестит нас и готовится объявить мужем и женой.

– Остановитесь! – раздаётся дерзкий крик. – Это богохульство! Это преступление кровосмесительства.

«В чём дело? В чём дело?» – шепчутся озадаченные гости.

– Им нельзя вступать в брак, – выходит на середину церкви человек. Он закутан в длинный плащ, а на голове у него просторный капюшон. Лица не видно. – Они брат и сестра.