Игорь Соколов - 1001 медитация на мысли Василия Розанова. Том 1

«Для безличного человека программа заменят лицо. Программа вообще издали

кажется лицом. Вот почему, по мере того как общество падает, вырождается,

как способных людей в нем становится меньше, – программы пылают, все

обряжается в программы, и кажется, живешь не среди людей, а среди программ.

На самом деле и в глубине вещей программа есть просто неприличие.»

«Что я так упираюсь "+»? Разве я любил жизнь? Ужасно хорошо утро. Ужасно хорош вечер. Ужасно хорош «встречный человек при дороге». И мои три любви.»

(На Забалканском, дожидаясь трамвая, собираемся в Сахарну)

(яркое солнечное утро)

«В собственной душе я хожу, как в Саду Божьем. И рассматриваю, что в ней

растет – с какой-то отчужденностью. Самой душе своей я – чужой. Кто же «я»? Мне только ясно, что много «я» в «я» и опять в «я». И самое внутреннее смотрит на остальных, с задумчивостью, но без участия.»

««Я» есть «я», и это «я» никогда не станет – «ты». И «ты» есть «ты», и это «ты» никогда не сделается как «я».

Чего же разговаривать. Ступайте вы «направо», я – «налево»,

или вы «налево», я «направо».

Все люди «не по дороге друг другу». И нечего притворяться.

Всякий идет к своей Судьбе.

Все люди – solo.»

«Вот ты прошел мимо дерева: смотри, оно уже не то. Оно приняло от тебя тень кривизны, лукавства, страха.

Оно «трясучись» будет расти, как ты растешь. Не вполне – но тенью:

И нельзя дохнуть на дерево и не изменить его. Дохнуть в цветок – и не исказить его. И пройти по полю – и не омертвить его. На этом-то основаны «священные рощи» древности. В которые никто не входил никогда. Они были – для народа и страны как хранилища нравственного. Среди виновного – они были невинными. И среди грешного – святыми. Неужели никто не входил?

В историческое время – никто. Но я думаю, в доисторическое время «Кариатид» и «Данаид»? Эти-то, именно эти рощи были местом зачатий, и через это

древнейшими на земле храмами.

Ибо храмы – конечно возникли из особого места для столь особого, как зачатия.

Это была первая трансцендентность, встретившаяся человеку зачатие).»

«Я в сущности вечно в мечте. Я прожил такую дикую жизнь, что мне было «все

равно как жить“. Мне бы „свернуться калачиком, притвориться спящим и

помечтать». Ко всему прочему, безусловно ко всему прочему, я был равнодушен.

И вот тут развертывается мой «нос», «Нос – Мир». Царства, история. Тоска,

величие. О, много величия: как я любил с гимназичества звезды. Я уходил в

звезды. Странствовал между звездами. Часто я не верил, что есть земля.

О людях – «совершенно невероятно» (что есть, живут). И женщина, и груди и

живот. Я приближался, дышал ею. О, как дышал. И вот нет ее. Нет ее и есть

она. Эта женщина уже мир. Я никогда не представлял девушку, а уже «женатую»,

т. е. замужнюю. Совокупляющуюся, где-то, с кем-то (не со мной).

И я особенно целовал ее живот. Лица ее никогда не видел (не интересовало).

А груди, живот и бедра до колен. Вот это – «Мир»: я так называл.

Я чувствовал, что это мир, Вселенная, огромная, вне которого вообще ничего нет.»

«Женщина эта не видела меня, не знала, что я есмь. И касаться ее я не смел (конечно). Я только близко подносил лицо к ее животу,

и вот от живота ее дышала теплота мне в лицо. Вот и все. В сущности все мое отношение к Caelesta femina. Только оно было нежно пахучее. Но это уже и окончательно все: теплый аромат

живого тела – вот моя стихия, мой «нос» и, в сущности, вся моя философия. И звезды пахнут. Господи, и звезды пахнут.

И сады. Но оттого все пахнет, что пахнет эта прекрасная женщина. И сущности, пахнет ее запахом.»