Павел Проданов - Льеккьо. Болото никогда не отпускает свои жертвы…

– И это твой дом? – спросил я, изобразив удивление. – А как же заброшенное поместье с гробом в подвале? Те развалины, что я нашел на болотах, тебе бы подошли куда больше.

– Ха-ха. Посмеялась. Это ты у нас бездушный мертвец, надевший шкуру человека, – подмигнула она. – Да, тут я и живу. Ладно, дуй к своему доктору. Надеюсь, поможет тебе пролить свет на твой провал в головенке. Жду рапорт.

– Непременно.

Эли на пол головы ниже меня, а потому привстала на носочки, чтобы чмокнуть меня в щеку, сунув мне в руку листок. Даже через слои белой пудры виднелся румянец на ее щеках, после содеянного. Она потупила глаза, и засеменила к дому.

– Эли! – крикнул я ей в след. Она обернулась.

– А как я ушел из бара, той ночью, когда набрался?

– Ты что-то плел себе под нос, а потом просто свалил, часа в четыре.

Я посмотрел на листок у меня в руке. Там красовался телефонный номер.

Расставшись с «готессой», я отправился на вокзал. Купив билет до Уинвилля, я сел в зале ожидания, вобрав все силы, для борьбы со сном. Вокзал наполняли люди, снующие кто куда. Все эти люди уверены в своем бытие. Они думают, что важны для этого мира. А я уже ни в чем не уверен. Мой мир – это переплетение воспоминаний и отрывков мнимой реальности. Сейчас я сижу в кресле на вокзале, но стоит мне уснуть, я окажусь в той комнате, шпингалет на двери которой, спасает меня от чудовища, таящегося за дверью, или на болоте. Иногда, я стою на коленях перед ликом Господа, вымаливая прощения за мнимые грехи, уверенный, что согрешил. Потом, я сжигаю трупы, глядя на тела, которые так же были уверены в том, что нужны этому миру, уверенные, что их жизнь имеет смысл – высший замысел создателя, а на самом деле были лишь животными, способными мыслить. Так перемещается мое сознание из одного временного отрезка в другой. Невозможно быть уверенным в том, что ты существуешь сегодня. Ты существуешь всегда, и тебя нет вовсе. Иногда мне кажется, что я и не выходил из той комнаты в старом доме матери. Когда шпингалет с лязгом отлетает на пол, мой разум меркнет. Может я тогда и умер?

– Да ладно? – прозвучал голос с соседнего кресла, – Марти?

Сквозь слипающиеся веки, я увидел того типа из бара. Все казалось нереальным, так навалилась на меня усталость.

– А ты, кажется, Чарли? – уточнил я.

– Он самый. Вот так встреча! Неожиданно. Куда направляешься?

– В Уинвилль, – ответил я.

– Дела деловые? Ну да ладно, не мое дело. А я в Дарри. Слышал про убийство девушки?

– Да, по телевизору видел, – ответил я, протирая глаза. – Она в ту ночь находилась какое-то время у нас в баре.

– Правда? Ну и дела. Копы приходили?

– Приходили, но я их не видел.

– Говорят, у нее на теле вырезали послание из библии, что-то типа: «В блудодеяниях твоих была раскрываема нагота твоя».

– В блудодеяниях? – спросил я.

– Да, – подтвердил Чарли. – Вот уж эти шлюхи, – гневно добавил он.

– Поиски утех – как отчаянный уход от одиночества, – промямлил я сонным голосом.

– «Человеку нужен человек», ты об этом? – озадаченно спросил мой неожиданный собеседник.

– Я о том, как человек отчаянно избегает одиночества, забывая о приличиях, а после, может статься, что это сведет его в могилу.

– Для человека появление другого человека является концом его свободы, – заявил Чарли. – Сразу же на его руках образуются оковы – мораль, боязнь чужого мнения, соперничество и подобные социальные чувства. Представь мир, где человек всего один. На него не действуют социальные законы, моральные ценности, мнения окружающих. Ему не нужно думать, что о нем подумает его сосед, и ему не нужно подстраивать действия под общий стандарт. Плевать на стрижку, наличие бороды, социальный статус, самобичевание, совесть и тому подобные паразиты разума. Он действительно свободен. Свободен от социального маразма, – Чарли указал на снующих взад-перед людей. – Им движут инстинкты и собственные, не навязанные желания. И он не считает одни желания низменными, а другие устремления – высшими. Его действия не влияют на другого человека. Его поступки не задевают другую социальную единицу, а значит, нет места рождению морали.

– Как в «Я – легенда» Мэтисона? – заметил я, вспомнив о безутешном Невилле. – Как Крузо, так и метисоновский Невилль, жаждали встречи с другим человеком.

– Проблема образов «одинокого человека» и «одного человека» сильно разнятся, – продолжил тот. – Невилль страдал от одиночества. Он жаждал встречи с другим человеком потому, что жил когда-то в социуме. Один же человек, никогда не знавший другого человека, об этом даже не помыслит. В его обиходе никогда не будет намека на потребность в одежде, если только условия погоды не заставят его натянуть звериную шкуру. Он будет все тем же «homo sapiens», но без социального опыта цивилизации. Этот человек будет жить в гармонии с внутренним и внешним миром, а не пойдет против своей природы. Он будет самым чистым видом животного, называющимся «человек». Цивилизация – кандалы на свободе существа.

Отметив про себя склонность своего собеседника к мизантропии, а так же отметив незаурядное мышление, я поднялся с кресла.

– Мне пора, – сказал я, поглядывая на часы, висевшие перед входом.

– Еще увидимся, – подмигнул Чарли.

Вряд ли, подумал я и направился к выходу.

– Выходи, Невилль! – крикнул он мне, когда я уже находлся у выхода из здания вокзала.

Иногда, мне кажется, что миру скучно существовать.

Выходной. О мир, ты так щедр ко мне, у меня есть двадцать четыре часа свободы! Чем бы я занялся, если бы не поездка к доктору? Посидел бы в баре, попил пива? Скучно! Сходил бы на футбольный матч? Увольте, раньше бы сходил, а теперь это скучно! Почитать книгу? Тут, пожалуй – да, но скучно. Познакомиться с новыми людьми? Это еще большая скука, чем все остальное. О, где же ты, моя работа? Та, что убила смысл в жизни всего населения земли? Работай шестеренка, крути механизм торговли, толкай мир к бесконечному потреблению! Больше прибыли! Больше объемов продаж! Стань лучшим работником века! Скучно! Скучно! Скучно!

В последнее время меня не забавляет ничто, кроме моей амнезии.

Почему люди становятся наркоманами? Им либо скучно, либо очень скучно. Ну, еще есть минуты отчаяния.

Городской шум. Люблю его. Столько источников, но шум то один. Все эти жужжания и дребезжания, людские возгласы – все сливается в одну какофонию. Но, что мне нравится в городском шуме – мир живет! Все эти жертвы социума живут! Да, их странной жизнью, добровольным рабством в новой форме, но живут, а порой даже радуются.

Идя сквозь эту толпу, наблюдаю. Дамочка входит в магазин женского нижнего белья «Rose Woman». Новые кружевные трусики. О, да! Ее муж будет в восторге. Но муж ли? Обычно, вступившие в брак почему-то считают, что им больше незачем удивлять друг друга. Их плотские утехи становятся чем-то должным. Раньше им приходилось столько сладкой воды влить в уши друг друга, чтобы вечером совокупиться, но сейчас это как «доброй ночи» перед сном. На пальце этой девушки кольцо, значит замужем. Есть, конечно, и те, что носят их для солидности, но что-то мне подсказывает – она замужем. Кружевные трусики для партнера ее мужа по бизнесу, для босса, для нового ухажера и далее по списку, но уж точно не для мужа. Нет, он, конечно, увидит их, но она приобретает их не для него. Любовь живет лишь в слове. Остальное – привязанность и взаимовыгодное существование.