Николай Асламов - Шаг вперёд, два назад

Вальтер, выбросив из головы все навязчиво толпившиеся мысли, сосредоточился только на том, чтобы копать. Два оживших мертвеца – облеченный в грешную плоть слепой музыкант и никем не видимый костяк – исступленно рыли, по очереди вгрызаясь в землю тупыми лопатами и не обращая внимания ни на кого, кроме друг друга: ни на подбадривающих слуг, которые уложили двоих приговоренных в свежую яму, ни на плачущего мальчика, первым скрывшегося под сыпавшимся сверху земляным валом, ни на обритую женщину, шептавшую то ли заклинания, то ли молитвы, то ли проклятия.

Вальтер сидел на земле, Эльза и Томас лежали рядом, положив ему головы на колени. Он – на правое, она – на левое. Музыкант спокойными, уверенными движениями стряхивал с милых лиц последние комочки грязи, а мать с сыном тихо смотрели в небо.

Он не успел.

Когда профос сказал: «Достаточно!» и Вальтер отложил лопату, страшный помощник исчез, а вместе с ним исчезла и возможность видеть. Вальтер бросился откапывать тех, кто стал его новой семьей, лихорадочно разбрасывая землю ладонями так быстро, как только мог.

Но он не успел.

Он переворачивал тела, переламывая их через колено и пытаясь вытрясти из них землю. Он укладывал их на спину, пробуя вычистить рты пальцем и вдохнуть жизнь в грязные мягкие губы. Он прислонял ухо к груди, пытаясь уловить хотя бы смутные отголоски сердцебиения, тлеющее пламя жизни, которое еще можно было бы раздуть.

Он не успел.

Вальтер визжал и катался по земле. Он хохотал, как сумасшедший, и пробовал еще раз зарыться в землю, чтобы вновь обрести зрение, но чуда не произошло. Он взывал к Богу и дьяволу, но никто ему не отвечал. Он в бессильной злобе колотил руками по траве и снова в отчаянии бросался к телам, раз за разом пытаясь оживить тех, кто уже отдал свои души костяному могильщику. Он не мог только одного – рыдать.

Он не успел.

Вальтер, обессиленный, сидел на земле, а Эльза и Томас неподвижно смотрели в небо. Он даже не заметил, когда и как уехали палачи. Пальцы медленно скользили по холодеющим лицам, пытаясь запомнить, как выглядело простое человеческое счастье.

Кто-то аккуратно тронул Вальтера за левое плечо и зазвенел бубенчиками.

– Дружище, оставь мертвым хоронить мертвецов!

Музыкант не ответил.

– Давай, пошли уже, – потянул его шут. – Посидим где-нибудь, помянем их.

– Где ты был, Йост? – повернул к нему голову Вальтер. – Где была твоя обещанная помощь? Где твой хитрый план? Лежит у меня на коленях?!

– Как это где? – совершенно искренне удивился шут. – План гремит в кошельке у профоса, а ты все еще жив! Жив, дружище! Уууу, как Костлявый лязгает челюстями от злости! Ты на моей памяти его уже два раза провел! У него же все зубы выпали в попытках тебя укусить! Пойдем уже, хватит тут рассиживаться!

Шут подхватил его под мышки и дернул вверх, пытаясь поставить на ноги. Вальтер нехотя поднялся.

– Куда теперь идти? Ни денег нет, ни флейты… Я все в деревне оставил.

– А я прихватил! – торжествующе воскликнул шут и сунул ему в руки инструмент. – Никто из тамошних на нее не позарился, а дознаватели проглядели.

Вальтер провел пальцами по своей давней возлюбленной, уже не единственной, и извлек короткое печальное трезвучие.

– Почему ты мне помогаешь, Йост? – с подозрением спросил музыкант. – В чем твоя корысть? Что я тебе сделал?

– Ровным счетом ничего, дружище. Просто ты обычный хороший парень, а к таким, как ты, я испытываю пристальный интерес и всяческие симпатии.

– Я не из таких, – твердо произнес Вальтер, по-прежнему испытывая нехорошее предчувствие.

– Так и я не из этих! – заверил шут, и у музыканта немного отлегло.

– Можно, я коснусь твоего лица?

– Валяй! – легко согласился шут.

Его всешутейшее величество Йост Иррганг был ниже Вальтера, но шире. Его коренастая и плечистая фигура, твердые мускулы шеи и плеч скрывали огромную силу. Одежда его была сшита из лоскутков разной, преимущественно четырехугольной, формы. На голове у него красовался двойной шутовской колпак с круглыми бубенчиками, вечно раздражавшими Вальтера своим перезвоном. Лицо шута было безбородым и безусым, правильной формы и очень подвижным. Нос прямой, не слишком выдающийся вперед, но, пожалуй, чрезмерный для такого лица. Пока Вальтер водил пальцами по лбу, щекам и подбородку, шут отчаянно корчил рожи, ни на миг не останавливаясь.

– Если будем выступать вместе, показывай не меня, а других, – твердо попросил музыкант.

– Конечно! – с жаром подтвердил шут. – Буду глумиться над зрителями, им-то все равно.

– Ух, повеселимся! – потер он ладонями в предвкушении. – Я ведь один работать не привык, совместно у меня лучше получается.

– Йост! – прервал его Вальтер.

– Чего, дружище?

– Поклянись, что больше не бросишь меня! Куда ты, туда и я! Куда я, туда и ты!

– Мне как-то не по себе, дружище… – притворно поежился шут. – Мы ведь не жениться собираемся!

– Хватит шуток, Йост! – вспылил музыкант. – Хотя бы сегодня, хотя бы сейчас скажи что-нибудь всерьез!

– Клянусь небом, землей, водой, огнем и всеми, кто в них живет, что не оставлю Вальтера, мастера-флейтиста, даже если он сам захочет оставить меня! – быстро и чересчур высокопарно продекламировал шут. – Пока на земле существует жизнь, пока мир не сгорит в огне, а небо не рухнет на землю, мы будем продолжать веселить и веселиться, и даже смерть не разлучит нас! Аминь! Так пойдет?

Вальтер, на секунду опешивший от такой величественной клятвы, невольно улыбнулся и потрепал шута за крепкое плечо:

– По-моему, слишком, но я согласен.

– Ну вот, – притворно расстроился новый друг. – Просил всерьез, а сам на попятный!

– Да куда я денусь, Йост? – ответил музыкант, проверяя, как там за пазухой флейта, и укладывая руку на лоскутное плечо шута. – Веди уже!

Ночной лес – отвратительное место для прогулок. Готфрид фон Вааге, продиравшийся сквозь заросли орешника, спотыкавшийся о каждый корень и путавшийся в зарослях папоротника, наглядно подтверждал эту прописную истину.

Темень была такая, что хоть глаз выколи. Когда луна все же сумела пробиться через непроницаемую пелену тяжелых туч, тусклые лучи мягко высветлили серебром густую летнюю листву. Широко раскинувшиеся кроны переходили одна в другую почти без просветов, и пробиться сквозь них было трудно. На высокий подлесок сил ночного светила едва хватило, а до грешной земли небесный свет не добрался вовсе. Рыцарь едва успел сориентироваться и немного сменить направление, как плотная, непроглядная тьма, раскинувшаяся в разные стороны тысячами узловатых рук и сотнями тысяч шевелящихся пальцев, вновь встала одесную и ошую.