Стивен Кинг - Глаза дракона

– Да, господин главный конюший! Спасибо! – Питер бросился бежать.

Когда он, запыхавшись, возвращался вместе с молодым ветеринаром, то боялся, что лошадь уже мертва; судя по солнцу, прошло никак не меньше часа. Но осторожный Иосиф решил подождать.

Ветеринарное дело было в Делейне в новинку, и молодой врач оказался лишь третьим или четвертым, кто практиковал по этой части, так что недоверие Иосифа имело основания. Конечно, ветеринару не очень хотелось бежать куда-то вслед за потным, взъерошенным принцем, но ему польстило такое внимание. Наклонившись над лошадью, он ощупал ей ногу, что-то напевая себе под нос и приговаривая: «Потерпи, потерпи, скотинка». Лошадь только один раз дернулась от боли, потом затихла. Иосиф ждал, положив ладони на рукоять кувалды. Он немного смягчился в отношении ветеринара: парень явно знал свое дело.

Наконец доктор встал, стряхивая пыль с ладоней.

– Ну что? – спросил Питер с опаской.

– Убейте, – коротко бросил ветеринар Иосифу, не обращая внимания на Питера.

Иосиф схватился за кувалду, будто ничего другого и не ждал, но взгляд Питера опять остановил его.

– Подожди! – Голос мальчика опять прозвучал по-взрослому… по-королевски.

Доктор уставился на него.

– Значит, она умрет от заражения крови?

– Что? – Изумление доктора увеличилось.

– Она может умереть от заражения крови или сойти с ума?

– Ты о чем? Никакого заражения. Перелом чистый. Я слышал уже такие истории, – он бросил взгляд на Иосифа, – но в них нет ни слова правды.

– Если ты так думаешь, то тебе еще многому предстоит научиться, парень, – буркнул Иосиф.

Питер не обратил на эти реплики внимания.

– Тогда зачем ее убивать? – спросил он ветеринара.

– Видите ли, ваше высочество, – объяснил тот, – ей целый месяц нужно ставить припарки, чтобы в рану не попала инфекция. И все равно она до конца жизни будет хромать и не сможет как следует работать. И ездить на ней будет трудно. Поэтому ее следует убить.

Он улыбнулся, довольный своей речью.

Когда Иосиф опять – в который уже раз – взялся за кувалду, Питер сказал:

– Я буду ставить ей припарки. А если не смогу, это будет делать Бен Стаад. И я возьму ее себе и буду ездить на ней, даже если она останется хромой.

Иосиф рассмеялся и хлопнул принца по спине:

– Ты столь же добр, сколь и смел, мой мальчик, но мальчишки легко обещают и легко забывают обещания. Подумай об этом.

– Я знаю, что говорю.

Смех Иосифа оборвался. Конюший по глазам Питера увидел, что это действительно так.

– Ладно, я не могу тут торчать весь день. – Ветеринар продолжал изображать крайнюю занятость, хотя и знал, сколько ему придется ждать следующего пациента. – Счет я представлю в казначейство по тарифу, если ваше высочество не прибавит что-нибудь за срочность. В любом случае до свидания.

Питер и конюший смотрели, как он уходит, волоча за собой длинную послеполуденную тень.

– Спесивый пузырь, – заметил Иосиф, когда доктор скрылся и уже не мог опровергнуть этого мнения. – Уж поверь мне, ни одна лошадь, сломавшая ногу, не обошлась без заражения крови. Так уж Бог рассудил.

– Я спрошу об этом отца, – сказал Питер.

Когда принц отошел, Иосиф хитро улыбнулся. Он знал, что Питеру попадет за вмешательство в дела конюшего, но знал и то, что король очень любит сыновей – особенно старшего – и, уж конечно, позволит тому оставить у себя лошадь. А уж здоровая она или больная – не его, Иосифа, дело. Он специалист по лошадям, а не по принцам.

Питеру действительно влетело – три дня он не мог спать на спине и неделю не мог есть сидя, – но Роланд отдал ему лошадь.

– Все равно это ненадолго, – сказал король. – Если Иосиф считает, что она умрет, значит, умрет. – Лицо Роланда было бледным, руки дрожали сильнее обычного. Наказание причинило ему не меньшую боль, чем Питеру, – он действительно очень любил старшего сына, хотя наивно полагал, что никто, кроме него, об этом не догадывается.

– Не знаю, – упрямо сказал Питер. – По-моему, доктор знал, что говорил.

И правда: никакого заражения у лошади не случилось, и хромать она почти перестала, это признал даже Иосиф. Питер ставил ей припарки три раза в день и четвертый раз на ночь, а когда он был занят, это делал Бен Стаад. Питер назвал лошадь Пеони, и они очень сдружились.

Когда Флегг советовал Роланду запретить принцу играть с кукольным домом, он был прав в одном: слуги видели все и не молчали о том, что видели. Некоторые стали свидетелями сцены на конюшне и рассказали остальным, а те, делая вид, что сами при том присутствовали, разнесли рассказы об этом случае по всему городу. Говорили о нем и Иосиф, и молодой ветеринар. Особенно веским было слово Иосифа, которого многие уважали. Он первым стал звать Питера – молодой король, а за ним и другие.

– Я думаю, Бог вылечил эту лошадь потому, что молодой король так стоял за нее, – заканчивал обычно конюший свой рассказ. – И он трудился над ней, как раб. Я вам скажу: у этого мальчишки сердце дракона. Слышали бы вы его голос, когда он велел мне отложить кувалду!

Да, история была замечательная, и Иосиф рассказывал ее целых семь лет – до того дня, когда Питера признали виновным в ужасном преступлении и приговорили к заключению в камеру на самой вершине Иглы до конца его дней.

Может, вам интересно, что собой представлял Томас; ведь некоторые из вас уже решили, что он был злодеем, раз уж Флегг хотел передать ему корону, отняв ее у законного владельца.

Это не совсем верно, хотя некоторые на самом деле так думали. Конечно, Томас был не таким хорошим, как Питер, – рядом с Питером никто не показался бы достаточно хорошим, и Томас понял это, уже когда ему было четыре, – год спустя после знаменитого бега в мешках и в год не менее знаменитого происшествия на конюшне. Питер всегда говорил правду; Питер был высоким, красивым и походил на мать, которую так любили и король, и весь народ Делейна.

Разве можно было сравнить с ним Томаса? Ответ прост – нельзя.

В отличие от Питера Томас разительно напоминал отца. Это отчасти умиляло Роланда, но не доставляло ему радости. Он знал, что светлые кудри Томаса рано поседеют, а потом и выпадут, оставив его лысым в сорок лет. Знал, что Томас не будет высоким, а если ему передастся отцовская любовь к пиву и меду, то он уже к тридцати станет носить перед собой брюхо. Томас уже начинал косолапить, и Роланд понимал, что скоро его младший сын будет таким же кривоногим, как он сам.

Томас был не слишком хорош, но не был и плох. Он часто грустил, часто злился и туго соображал (когда приходилось думать, ему, как и отцу, казалось, что в голове у него перекатываются камешки), но он не был плохим.

И еще – он завидовал брату. Мало того, что тому предстояло стать королем, что отец его больше любил, и слуги больше любили Питера, и учителя, потому что он всегда готовил уроки. Мало того, что все любили Питера больше, чем его. Было кое-что еще.