Стивен Кинг - История Лизи

Скотт продолжает теребить шёлковую ткань её топика, его глаза такие яркие, такие лихорадочные в чернеющих глазницах. Он хочет что-то сказать, и с неохотой она наклоняется, чтобы расслышать его слова. Воздух он набирает в лёгкие понемногу, полувдохами. Процесс этот шумный, пугающий. Вблизи запах крови усиливается. Неприятный запах. Минеральный.

Это смерть. Это запах смерти.

И словно подтверждая её мысль, Скотт говорит:

– Она совсем близко, родная моя. Совсем близко. Я не могу её видеть, но я… – длинный, свистящий вдох, – я слышу, как она закусывает. И улыбается. – Произнося эти слова, он тоже улыбается – кровавой клоунской улыбкой.

– Скотт, я не знаю, о чём ты говоришь…

В руке, которая мнёт топик, ещё остались какие-то силы. Он щипает её, и больно: когда позже, в номере мотеля, она снимет топик, под ним обнаружится синяк, метка настоящего возлюбленного.

– Ты… – свистящий вдох, – …знаешь. – Ещё свистящий вдох, более глубокий. И всё та же улыбка, словно они поделились каким-то ужасным секретом. Пурпурным секретом, цвета занавеса, а ещё – конкретных цветов, которые растут на конкретных, (замолчи, Лизи, замолчи) да, склонах холмов. – Ты… знаешь… поэтому… не оскорбляй… мой интеллект. – Ещё один свистящий, кричащий вдох. – Или свой.

И она полагает, что действительно что-то знает. Длинный мальчик, так Скотт называет это чудище. Или тварь с бесконечным пегим боком. Как-то она хотела посмотреть в толковом словаре» что означает слово «пегий», но забыла… в забывчивости она поднаторела за те годы, что провела со Скоттом… Но она знает, о чём он говорит, да, знает.

Он отпускает её топик, может, у него просто больше нет сил, чтобы сжимать материю пальцами. Лизи подаётся назад – чуть-чуть. Его глаза смотрят на неё из глубоких и почерневших глазниц. Они яркие, как всегда, но она видит, что теперь они также полны ужаса и (вот это пугает больше всего) неприятного, необъяснимого веселья. По-прежнему очень тихо (может, чтобы слышала только она, может, потому что громче не получается) Скотт говорит:

– Послушай, маленькая Лизи. Я покажу тебе, какие он издаёт звуки, когда оглядывается.

– Скотт, нет… перестань.

Он не обращает внимания. Вновь со свистом-криком набирает в грудь воздух, складывает влажные красные губы в плотное «О» и издаёт низкий, невероятно противный звук. В результате в воздух фонтанируют брызги крови. Какая-то девушка видит это и кричит. На этот раз копу не нужно просить толпу податься назад. Она делает это сама, и около Лизи, Скотта и капитана Хеффернэна образуется пустое пространство. Лизи отмечает, что до ближайших голых ног порядка четырёх футов.

Звук (дорогой Боже, это же какое-то хрюканье), на счастье, очень короток. Скотт закашливается, грудь тяжело поднимается, рана ритмично выбрасывает новые порции крови, потом Скотт пальцем манит Лизи к себе. Она наклоняется ниже, опираясь на руки. Его провалившиеся глаза подчиняют её себе. Так же, как и предсмертная улыбка.

Он поворачивает голову набок, сплёвывает наполовину свернувшуюся кровь на горячий асфальт, вновь смотрит на жену.

– Я могу… так её позвать, – шепчет он. – Она придёт. Ты… избавишься от моей… надоедливой… болтовни.

Она понимает, что он говорит серьёзно, и на мгновение (конечно же, сказывается сила его взгляда) верит, что это правда. Он повторит этот звук, только подольше, и в каком-то другом мире эта тварь, длинный мальчик, этот, владыка бессонных ночей, повернёт свою молчаливую голодную голову. А мгновением позже, уже в этом мире, Скотт Лэндон содрогнётся всем телом на горячем асфальте и умрёт. В свидетельстве о смерти будет указана ясная и убедительная причина, по которой оборвалась жизнь её мужа, но она будет знать: эта жуткая тварь наконец-то увидела его, пришла за ним и сожрала живьём.

Вот так и возникла тема, которой они больше никогда не коснутся – ни с другими людьми, ни между собой. Слишком ужасная. У любого супружества два сердца, одно светлое и одно тёмное. Эта тема – по части тёмного сердца, безумный, настоящий секрет. Лизи наклоняется к мужу, лежащему на раскалённом асфальте, совсем близко, в полной уверенности, что он умирает, но тем не менее стремясь удержать его в этом мире как можно дольше. И если ради этого придётся сразиться с его длинным мальчиком (пусть из оружия у неё только ногти, ничего больше), она вступит в бой.

– Ну… Лизи? – На губах эта отвратительная, всезнающая, жуткая улыбка. – Что… ты… скажешь?

Лизи наклоняется ещё ниже. В окутывающую Скотта вонь пота и крови. Наклоняется так низко, что распознаёт сквозь эту вонь запахи «Прелла», шампуня, которым он утром мыл голову, и «Фоуми», крема для бритья. Наклоняется, пока её губы не касаются его уха. Она шепчет:

– Успокойся, Скотт. Хотя бы раз в жизни угомонись. – Когда вновь смотрит на мужа, его глаза совсем другие. Из них ушла неистовость. Они поблекли, но, может, это и хорошо, потому в них вернулось здравомыслие.

– Лизи?…

Она шепчет. Глядя ему прямо в глаза:

– Оставь эту долбаную тварь в покое, и она уйдёт. – Едва не добавляет: «Ты сможешь разобраться с этим потом», – но идея бессмысленна, сейчас Скотт может сделать для себя только одно – не умереть. Поэтому говорит Лизи другое: – И никогда больше не издавай этого звука.

Он облизывает губы. Она видит кровь на его языке, и желудок поднимается к горлу, но она не отстраняется от мужа. Понимает, что должна находиться максимально близко к нему, пока не подъедет «скорая» или пока он не перестанет дышать прямо здесь, на горячем асфальте, в какой-то сотне ярдов от места его последнего триумфа. Если она сможет выдержать это испытание, то выдержит всё что угодно.

– Мне так жарко, – говорит он. – Если бы мне только дали пососать кусочек льда…

– Скоро, – отвечает Лизи, не зная, сможет ли она выполнить это обещание. – Лёд тебе уже несут. – По крайней мере она слышит приближающуюся сирену «скорой». Это уже что-то.

А потом происходит чудо. Девушка с бантами на плечах и новыми царапинами на ладонях продирается сквозь толпу. Она тяжело дышит, как спортсмен после быстрого забега, и пот струится по щекам и шее. В руках она держит два больших стакана из вощёной бумаги.

– Я пролила половину грёбаной «колы», пока добралась сюда, – она бросает короткий, злобный взгляд на толпу за спиной, – но лёд донесла. Лёд остал… – Тут глаза её закатываются, и она начинает валиться на спину, не отрывая кроссовок от асфальта.

Коп, охраняющий кампус (благослови его, Господи, вместе с огромной бляхой и всем остальным), подхватывает её, удерживает на ногах, берёт один из стаканов. Протягивает Лизи, потом убеждает другую Лизи отпить холодной «колы» из стакана, который у неё остался. Лизи Лэндон на его слова внимания не обращает. Потом, проигрывая всё это в голове, она даже удивляется собственной целеустремлённости. Теперь в голове только одна мысль: Главное, не дайте ей упасть на меня, если она потеряет сознание, мистер Дружелюбие, – и Лизи поворачивается к Скотту.