Елена Арсеньева - Дом проклятых душ

© Арсеньева Е., текст, 2019

© Чернова Е., иллюстрация на переплете, 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

…Черная козочка захворала, и захворала нешуточно: это было ясно даже Маше, которая не понимала вообще ничего ни в какой деревенской животине. Козочка лежала на полу возле лавки, крепко зажмурившись и бессильно свесив голову; дышала неровно, слабо вздымая бока, и видно было, какие у нее сухие ноздри.

«Ах, бедняжка, ишь как жаром пышет!» – с неожиданной жалостью подумала Маша.

– Забить надо, пока не сдохла, слышь, Ефимовна! – пробормотал кто-то сзади.

Маша хотела оглянуться, но в эту минуту невысокая немолодая женщина вышла из темных сеней с деревянной бадейкой, наполненной водой, и понесла ее к печи.

Маша озадаченно нахмурилась. Такие раритетные бадейки она видела только в кино про старинную жизнь. А что, эмалированные и цинковые ведра здесь уже в дефиците?

Похоже, здесь не только ведра в дефиците, но и нормальная одежда. С чего вдруг женщина напялила на себя какой-то синий сарафан, перехваченный под грудью, и рубаху с пышными рукавами? Почему голова ее так странно повязана платком, как будто обвита им? Старинное слово «повойник» пришло на ум, и Маша растерянно хлопнула глазами.

Сарафан, повойник, бадейка… А вид этой закопченной кухоньки? А неуклюжая, из камня сложенная печь, на которой исходит паром большой горшок?..

Ефимовна… где-то Маша слышала это отчество, причем недавно!

– Тебе лишь бы кого-нибудь забить, Донжа, – буркнула Ефимовна, обращаясь к тому, кто подал ей столь угрюмый и жестокий совет, но не поворачиваясь к нему. – Неужто не назабивался еще?

Донжа! Маша схватилась за сердце. Колдун, убийца, о котором говорили Горностай и Марусенька!

Хотела посмотреть на него, но оглядываться было страшно. А вдруг он ее заметит?! Вспомнила, что в деревне Завитой ее никто не видит, и стало немного полегче.

– Поговори мне! – пригрозил Донжа из темноты, но Ефимовна только отмахнулась.

Она выкатила из-за печи булыжник и, открыв дверку печи, сунула камень в огонь. После этого вбежала в горницу и вернулась оттуда с лоскутным одеялом, порядком вылинявшим. Затем из кухонного ларя был извлечен мешочек соли, со стола небрежно сдвинута посуда и снята потертая, невесть когда сотканная скатерка.

Ефимовна укутала козочку скатеркой, а потом натерла ей уши и морду солью. Коза лежала безучастно, вроде бы даже не дышала.

– Забить бы! – уже с откровенной злобой прошелестело из темноты.

Хозяйка показала в ту сторону кукиш, а потом взяла большой железный совок и веник. Прутья веника мигом затлели, когда она вытаскивала из печи булыжник, закатывала его на совок, а затем плюхнула в ведро.

Оттуда мигом повалил пар.

Ефимовна затоптала задымившийся веник, подхватила ведро и поставила рядом с козочкой. Прилегла к больной животине и с головой накрылась одеялом.

– Вот ведь зараза упрямая! – вызверился Донжа, а потом зашаркали удаляющиеся шаги и хлопнула дверь сеней.

Убрался, колдун, убийца. Слава богу! Пусть он не видит Машу, но само его присутствие в ужас кого угодно приведет!

Маша неотрывно смотрела на одеяло, из-под которого виднелись копытца козочки и босые ноги Ефимовны. Той, конечно, приходилось нелегко: дыхание Ефимовны было громким и надсадным, она иногда ворочалась и на миг сдвигала одеяло, чтобы сделать глоточек свежего воздуха, а козочка по-прежнему лежала недвижимая и безучастная ко всему.

«Хоть бы ожила!» – вдруг страстно возмечтала Маша, хотя прекрасно понимала, насколько нелепым было здесь, в этом доме, в этой деревне, ее желание. И тем не менее она продолжала, замерев от волнения, следить за лежащими под одеялом Ефимовной и козой.

Наконец женщина резким движением сбросила одеяло и с надеждой уставилась на козочку.

Та все еще лежала неподвижно, и большие черные глаза ее то открывались, то слипались, как у сонного дитяти.

Черные глаза!

Маша невольно схватилась за сердце.

Неужели все-таки?..

– Умучилась, конечно, – пробормотала Ефимовна. – Как тут не умучиться? Но оживешь, никуда не денешься!

Хозяйка проворно поднялась и налила в глубокую обливную миску молока из старого горшка, стоящего на печи подальше от огня. Козочка потянулась к молоку, подергала ноздрями, глотнула разок, другой, а потом поднялась на еще подгибающиеся ножки.

Ефимовна заботливо поддержала ее. Козочка качалась из стороны в сторону на дрожащих ногах, но пила не отрываясь. Хозяйка подлила еще молока. Козочка вылакала и его – и вдруг запрыгала по кухне: конечно, пошатываясь, но все-таки держа хвост свечкой.

– Ожила! – хором сказали Маша и Ефимовна.

В ту же секунду Маша вспомнила, как замыкать рот, и проделала это движение. Неуклюже получилось, но все же, видимо, подействовало: хозяйка ее не услышала.

– Ох какая же ты шустрая да быстрая, милая моя! – приговаривала Ефимовна, обнимая козочку и целуя ее в голову, на которой красиво завивалась черная шерсть. – Ох ты милая!

У Маши даже слезы навернулись на глаза.

– Надо же, а я думала, что все уже выплакала! – пробурчала она, немедленно спохватилась и снова сотворила замок около рта.

Обошлось и на этот раз!

Коза между тем приподняла голову и внимательно взглянула своими черными глазами на Машу.

– Кого ты там углядела, Марусенька? – удивилась Ефимовна, и Маша невольно схватилась за сердце.

Она бы закричала, да губы онемели от страха.

Марусенька?! Черные глаза… Значит, все-таки она!

Коза с лукавым видом повернула голову к Ефимовне, и та принялась обтирать сухой тряпицей ее вспотевшие бока.

Маша больше не могла здесь оставаться! Зажимая одной рукой бешено колотящееся сердце, а другой – рот, чтобы не издать ни звука, она попятилась, толкнула дверь спиной и ступила за порог, не имея ни малейшего представления, где окажется теперь и где искать Горностая.

Вся эта история началась одним летним вечером, когда Маша Миронова возвращалась домой и мысленно клялась сама себе, что никогда и ни за что в жизни больше не поведется на фотки в соцсетях и нежные письма в мессенджере. Но иногда вдруг припадала такая охота сходить замуж (хотя бы ненадолго, чтобы избавиться наконец от клейма засидевшейся одиночки, поскольку в женском сознании, которое, конечно, воспринимает действительность весьма своеобразно, лучше быть разведенкой и даже брошенкой, чем никому не нужной холостячкой), что она снова и снова пускалась на поиски счастья или хотя бы его подобия.