Андрей Курков - География одиночного выстрела

– Абунай-гин! – донесся окрик из-за толстой меховой двери балагана. – Уркэ бими нэлэскэн ниврэн!

– Чего это? – недовольно спросил товарищ Кривицкий.

– Абунайку поговорить зовут, – объяснил, поднимаясь, старик. Наклонившись и приподняв толстую меховую дверь, он выскользнул из балагана.

Добрынину было очень хорошо. Тепло невиданной нежности разливалось по его ногам и рукам, и даже в голове он ощущал приятные, не объяснимые русским языком приливы чего-то услаждающего настроение. Дожевав орган, он налил себе еще тарасуна, уже не обращая внимания на также молча пьющих товарищей. Тишина, конечно, не нравилась ему. Куда приятней было бы, если б возникли вокруг родные русские звуки: лай или вой собаки, хлопанье дверей, а то и просто звук дождя. Да ведь и тут, возле самого этого балагана лежат на снегу пушистые собаки, что у них, лай другой, что ли?! Нет, один у собак лай! Вот если б они залаяли… Облизнувшись от вкусной мечтательной мысли, народный контролер зачерпнул пальцами немного оставшегося в казанке от холодца жира и запихал его в рот, добавляя маленькие приятные глотки молочной водки.

Вернулся Абунайка. Быстренько уселся на свое место и тоже взял рукою из казанка жира.

– Про что говорили? – строго спросил товарищ Кривицкий.

– А-а, спросили поджечь дом Бутуная, он с охоты еще не пришел…

– И что, разрешил? – допытывался председатель Хулайбы.

– Разрешил, – старик кивнул. – Абунайка добрый, Абунайка все разрешает…

– Ну спасибо… – Кривицкий поднялся. – А мне еще работать надо… Спасибо за холодец… Пойду я.

Нетвердо держась на ногах, председатель Хулайбы выбрался из балагана и потопал в своих высоких унтах по спокойному, смирно лежащему снегу.

Добрынин с комсомольцем допили вторую бутыль. Комсомолец между глотками пробурчал что-то недовольное по поводу сбора партвзносов, назвав это «собачьим делом», из чего далеко не трезвый народный контролер понял, что Цыбульнику такое поручение не нравится.

– Греться пойдем? – вдруг спросил-предложил старик Абунайка. – Тепло будет, жарко будет…

– Куда это? – поинтересовался Добрынин.

– У огня греться! – пояснил старик.

Все трое вышли в синюю заполярную ночь. Добрынину внутри и так было тепло, и, конечно, с гораздо большим удовольствием остался бы он сидеть, а может быть, даже и лежать на буром меховом полу балагана, но, помня первый рассказ о Ленине, он не стал перечить хозяину и отвечать на его предложение отказом.

– Во-о-он! – старик показал рукою на заметное зарево за холмом. – Туда идти будем. Там тепло.

Пока шли, Добрынин ощутил силу холода и покрепче сжимал кулаки в карманах своего оленьего кожуха.

– Холодает, – произнес Абунайка. – Будет еще холодней скоро!

– Куда еще! – недовольно буркнул комсомолец.

На ходу он пошатывался, видно, трудно было пьяным ногам нести такое большое и тоже пьяное тело.

Когда обошли холм, увидели пламя большого костра и небольшие фигурки людей, стоявших рядом.

– А зачем дом сжигать?! – спросил Добрынин, стараясь шагать рядом с быстроногим стариком.

– Так надо, – отвечал на ходу Абунай. – Если рыбак или охотник домой не вернулись – надо сжигать дом, чтобы злые духи там не поселились… Если поселятся – то потом перейдут и в другие дома жить, и много беды будет.

Ошарашенный объяснением, Добрынин на мгновение замедлил шаг, подождал шедшего позади комсомольца и спросил его:

– А что, здесь вправду злые духи есть?

Цыбульник посмотрел на народного контролера затуманенным молочным взглядом.

– Немного, но есть… – с трудом выговорил он.

У горящего чума стояли местные жители в красивых отороченных разными украшениями оленьих шубейках. Увидев Абуная, они посторонились.

Старик подошел к самому пламени, поклонился огню низко, почти до самого снега. Потом запричитал заунывно на своем языке. Тут же и остальные местные жители поклонились огню.

– Чего это они? – спросил Добрынин у стоявшего рядом комсомольца.

– Дикие обычаи, – сказал Цыбульник. – Скоро танцевать начнут!

– А если хозяин дома вернется, где жить будет?! – снова спросил народный контролер.

Комсомолец пожал плечами.

Пламя разгоралось сильнее, а старик Абунайка все завывал и завывал на своем языке, размахивая руками и время от времени кружась, как заводной волчок.

– Я назад пойду, а то холодно, – проговорил комсомолец.

– Куда назад? – спросил его Павел.

– В балаган, у старика заночуем сегодня… со мной пойдешь?

Добрынин подумал и решил остаться и посмотреть на местные обычаи.

– Ну как хочешь, – произнес напоследок Цыбульник.

Добрынин подошел поближе к огню, только остановился он чуть в стороне, чтобы не мешать Абунайке, который теперь выкрикивал какие-то звуки, поворачиваясь то к огню, то к слушавшим его местным жителям.

И вдруг народный контролер почувствовал, как кто-то толкает его в спину, и обернулся, ощущая в своем теле дрожь: то ли от испуга, то ли от холода.

Сзади стоял уже знакомый Добрынину местный житель, который совсем недавно предлагал народному контролеру обменять котомку на соболя.

– Сначала привет твоему гладкому лицу и твоей мудрости, потом разговор, – произнес местный житель, заглядывая в глаза народному контролеру.

– Привет, – оторопело ответил на странную фразу Добрынин.

– Русский человек вчера приехал? – спросил местный житель. – А я здесь давно живу и много знаю. Зовут меня Ваплахом…

Когда местный житель назвался, припомнилось Добрынину, как называл этого парня комсомолец, и призадумался он, не услыша в этот раз в нерусском имени ничего ругательного. А ведь Цыбульник имя по-другому произносил…

– Я – народ не местный, – продолжал парень по имени Ваплах.

– Да какой же ты народ?! – удивился Добрынин и тут же почувствовал, что приятный теплый хмель прошел, и все в народном контролере и внутри, и снаружи стало холодным и тяжелым. – Народ – это когда много людей, а ты – один человек…

– Не-е-ет, – упрямо протянул Ваплах. – Я народ – урку-емец… Больше, кроме меня, в этом народе никого нет, не осталось…

Тут Добрынин задумался. Об урку-емецком народе он никогда не слышал, но это не было удивительно, ведь раньше он думал, что сразу за Москвой страна кончается и начинается заграница.

– Ну вот… а как русского человека называть? – вдруг сам себя перебил вопросом Ваплах.

– Павел Добрынин…

– Если русский человек Добрынин останется одним русским – значит станет он русским народом… а если он потом умрет, то больше русского народа не будет…

Странные слова Ваплаха немного озадачили Добрынина, а тут еще Абунайка стал подпрыгивать с громкими выкриками, и с каждым прыжком он приземлялся ближе и ближе к народному контролеру. Пламя постепенно притухло, местные жители негромко причитали нестройным хором, постоянно повторяя слово «ОЯСИ-КАМУЙ». Ногам было холодно, а тут еще этот Баллах, который считает себя народом…