Андрей Ерпылев - Осколок империи

Несогласных не нашлось…

Еремей открыл глаза и тут же снова зажмурил их, ослепленный белизной, царящей вокруг. А еще – красотой женщины в белом, которая ласково глядела на него, словно Богородица с иконы.

«Все ясно, – подумал он, изумившись той простоте и легкости, с которыми это подумалось. – Я помер и попал в Рай. Я сейчас на небесах, а баба эта не баба вовсе, а ангел небесный… Правду говорил батюшка в церкви: трудами праведными и смирением заслужим мы Царствие Небесное…»

И от этих мыслей Еремею сделалось так хорошо-хорошо, что прямо хоть ложись да помирай. Хотя, зачем помирать, если он уже помер? Да и лежит уже вроде бы.

– Очнулся… очнулся… – зашелестело над ним, и он на всякий случай еще плотнее сжал веки: а то увидят, что живой, разберутся, да снова на землю…

Ох, как не хотелось мужику, только-только ощутившему себя в раю, обратно на землю. Назад, к сохе, к тяжеленной рудничной тачке, к промывочному лотку… Снова трудиться от зари до зари, перебиваться с сухарей на воду, чтобы заработать гроши, которые снова утекут, как вода сквозь пальцы…

– Вы пришли в себя? – раздался над ним густой, как у батюшки, баритон, которому невозможно было не подчиниться. – Откройте глаза!

«Наверное, это сам Господь! – испуганно подумал мужик. – Как же его не послушать-то. Осерчает ведь. Враз из ангельской братии рассчитает…»

Он распахнул глаза и снова зажмурился, не в силах выдержать бьющий в глаза свет.

– Прикройте шторы, – распорядился баритон. – Разве не понимаете, что он отвык от дневного света? Так лучше?

– Лучше…

– Кто вы такой?

«В очках… Разве Господь носит очки?..»

– Еремей… Еремей, Пантелеймонов сын… Охлопковы мы…

– Откуда вы, Еремей Пантелеймонович?

– Кирсановские мы… Не с самой Кирсановки, а рядом – с деревни Корявой…

Еремей покачивался в седле, опустив голову, и думал, думал, думал…

«Неужто так может быть, чтобы совсем незнакомые люди вылечили, накормили, обогрели, одежонку новую справили, да еще и золото мое, потом и кровью заработанное, не отняли? Ни щепотки себе не взяли – все вернули, да еще двух провожатых с ружьями дали. А главное – конем ссудили. Ведь пешедралом-то я бы до дому месяц шел, а на коне – за неделю управился…»

Никак не укладывалось в темной крестьянской голове, что так можно: не ограбить, не обидеть мужика, а, наоборот, помочь. До сего дня такое с ним никогда не приключалось, и не слышал он о таком. Баяли, правда, что большевики хотят всех счастливыми сделать, землю дать, не притеснять… Да и тут получилось, как в сказках, – наоборот. Вместо благости одно лишь притеснение от большевиков Еремей увидел. Пару лет назад понаехали весной перед самым севом городские с винтовками да с кумачовым флагом на бричке и отобрали зерно у всей деревни. Вой стоял по всей Корявой – коли нечем сеять, убирать тоже будет нечего. А значит – опять хлебушек пополам с тертой корой, опять тающие, как воск, детишки, новые кресты на сельском погосте…

Так и позарастали тощенькие крестьянские наделы – кто к Колчаку ушел, да и сгинул вместе с ним, кто, как Еремей, охотничать подался… Да вот только охотой сыт не будешь: соболь да куница просто так в руки не даются. Пришлось уходить все дальше и дальше от дома, возвращаться все реже и реже. Вот Еремею-то счастье улыбнулось – набрел он на золотую речку, а каково другим землякам?

– Все, – остановил коня урядник Ляхов, старый знакомец, некогда подобравший бедолагу посреди тайги. – Дальше не велено нам. Прощевай, деревня!

Еремей неловко соскочил в палый, уже пожухший от ночных морозцев лист. Сквозь реденькую занавесь облетевших деревьев виднелась родная деревня. Ох как хотелось мужику соколом проехаться по единственной улице на лихом казачьем коне!

– Может, продадите конька, а, служивые? – безнадежно, в который раз, протянул он. – Я не поскуплюсь. Хошь, полную шапку золота отсыплю?

Казаки переглянулись и расхохотались.

– Иди-иди, мильёнщик! – Гришаня, племянник Ляхова, перехватил уздечку коня. – И мильён свой не забудь.

Охлопков вздохнул и принялся отвязывать от седла мешок с золотом. Не тот свой латаный-перелатаный, пальцем прорвать можно, а фабричный солдатский «сидор» добротной английской работы. Не пожалели для прохожего доброй вещицы странные «господа».

– В общем, слухай сюды, деревня, – нагнулся с седла урядник. – Топай сейчас домой, разузнай, как там что, и завтра в это время мы тебя ждем в том месте, где прошлую ночь ночевали. Нас не ищи. Просто сядь к кострищу и огонь затепли, будто греешься. И не дай бог кого с собой притащить – ни тебя тогда, ни его не пощадим. А про то, что господин полковник тебе говорил, – заруби на носу. Про место тайное – молчок. Ляпнешь кому – найдем и душу вынем.

Казак говорил вроде бы добродушно и не зло, но по глазам его читалось, что слова эти – не пустопорожняя болтовня. Такие в самом деле найдут и вынут. И кровь для них людская, как водица… Свят-свят-свят.

– Ну, покедова, деревня!..

Казаки тронули коней с места и исчезли в молчаливом осеннем лесу. Вот были – и нет их, словно почудилось.

Еремей перекрестился, суеверно сплюнул три раза через левое плечо, вздохнул, пристроил тяжелый мешок за спину и торопливо зашагал домой…

Разведчики, посланные проводить до дому незадачливого золотоискателя, возвратились, когда за «дефиле» уже лег первый снег.

Как и предсказывал Модест Георгиевич, в Новой России наступление зимы откладывалось на неопределенное время. Даже с теплолюбивых кленов красные и желтые листья только-только начали облетать, а более стойкая растительность все еще радовала глаз почти летними красками. Как и в покинутом мире, перелетные птицы тянулись на юг, причем утки порой опускались на безымянное озеро такими стаями, что оно чуть ли не полностью скрывалось под серыми и черными тушками. Для охотников, которых среди новопоселенцев оказалось множество, настала горячая пора – уток стреляли сотнями и коптили про запас, чтобы было с чем скоротать первую зиму. Урожай грибов тоже выдался отменный, и, пользуясь последними теплыми деньками, женщины отряда чистили, резали и развешивали их на длинных нитках для просушки. Вовсю трудилась и «рыболовная артель». Так что голодная зима отряду, кажется, не грозила. Угнетало отсутствие хлеба, но Привалов уверял в пригодности здешних почв к земледелию, поэтому оставалась надежда на хлеб в будущем году.

Увы, боевой дух «новороссов» заметно упал, когда разведчики доложили то, что им удалось разузнать в окрестностях Кирсановки. Слава богу, полковник велел не выносить «новости» из узкого круга офицеров, так что большинство поселенцев пребывало в счастливом неведении.