Андрей Ерпылев - Осколок империи

– Есть, профессор. Но довольно далеко отсюда.

– Тогда сразу вынужден отказаться, молодой человек. Уже и годы не те, и вообще… Что я там найду такого, чего нет здесь? Те же, пардон, спартанские условия жизни, та же продуктовая карточка, то же презрение гегемона… Да еще переезд – катастрофичный сам по себе в нынешних условиях. Нет, мой друг, я вынужден отказаться сразу.

– Я это предвидел.

– Уж не потащите ли вы меня силой? – скрестил руки на груди профессор. – Напрасный труд, знаете ли…

– Нет, – кротко ответил незнакомец. – Но у меня есть нечто такое, что несомненно вас заинтересует. Вот, держите…

На стол перед Синельниковым, глухо стукнув о дерево, легла небольшая вещица.

– Можете зажечь свечу, профессор. Лупа в левом верхнем ящике стола.

– Все-то вы уже знаете… – недовольно проворчал старик, после нескольких неудачных попыток затеплив свечу.

После пяти минут напряженного изучения неведомой кости Аристарх Феоктистович поднял на собеседника, умудрившегося снова остаться в тени, ошеломленный взгляд.

– Где вы это взяли, молодой человек? Я пока не знаю точно, что это за животное – можно лишь приблизительно назвать семейство и род, но могу с уверенностью утверждать, что это – неизвестный науке вымерший вид! Вы совершили мировое открытие! Дайте, я пожму вашу руку, коллега!

– Не стоит, – уклонился от рукопожатия ночной «гость». – Значит, я все-таки смог вас заинтересовать?

– Конечно!.. Но… Но ведь кость не окаменевшая. Я бы даже мог с уверенностью утверждать, что это – живая кость. Животное еще совсем недавно было живо. Как такое может быть? Существа этого рода не дожили до современности сотни тысяч лет, а ближайшие их потомки за прошедшие тысячелетия разительно изменились. Вы что-то не договариваете!

– Я не уполномочен здесь и сейчас говорить всё. Но могу заверить вас, что если вы согласитесь на мое предложение, то загадок, подобных той, что вы держите в руках, вас ждет немало. Итак, вы согласны?

– Какой может быть разговор?!.

Мужчина, сидящий перед Капитолиной Ледогоровой, особенной симпатии у нее не вызывал, но предъявленные им документы обязывали ее, скромную работницу Ростовского детского дома, не только выслушивать его речи, но и выполнять все его распоряжения. Так прямо и значилось в отпечатанном на машинке листке, скрепленном лиловыми печатями и подписями, от которых бросало в дрожь.

А конкретно там говорилось, что председатель Главполитпросвета [7] Главполитпросвет – Главное управление политического просвещения, Наркомпрос – Народный Комиссариат Просвещения, ВЦИК (Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет) – высший законодательный, распорядительный и контролирующий орган государственной власти Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР) в 1917–1937 годах. при Наркомпросе товарищ Крупская и председатель Деткомиссии при ВЦИК товарищ Дзержинский уполномочивают означенного «товарища Мартинса» производить из детских домов и трудовых коммун по всей территории РСФСР «выемку» детей бывших дворян, представителей духовенства, белых офицеров, чиновников царского, временного и прочих контрреволюционных правительств и прочих «врагов трудового народа» с целью водворения их в специализированные интернаты. При этом всем работникам детских учреждений предписывалось оказывать «подателю сего» всяческое содействие.

«Подумать только… – думала молодая женщина, изучая ничем не примечательное лицо визитера и не зная, на чем вообще на этом будто бы смазанном, как на плохой фотографической карточке, лице можно остановить взгляд. – До чего мы дошли: уже делим на настоящих и „бывших“ не только взрослых, но даже ни в чем не повинных детей…»

Капитолине, да что там Капитолине – просто Капе, шел всего лишь двадцатый год, и ей было странно слышать обращение по имени-отчеству от мужчины, старше ее вдвое. Привычное «товарищ Ледогорова» – еще туда-сюда, но «Капитолина Никитична»… Так и хотелось оглянуться и посмотреть – может быть, загадочная Капитолина Никитична, которую девушка представляла себе дородной дамой с лорнетом, будто сошедшей с иллюстраций в дореволюционной «Ниве», стоит у нее за спиной и важно кивает в такт обволакивающим речам странного уполномоченного.

Как назло, заведующий детским домом товарищ Порывайко, добрейшей души человек, не чаявший души в своих маленьких подопечных, несколько дней назад был вызван в Москву по каким-то неотложным делам, а его заместительница укатила по телеграмме о серьезной болезни ближайшей родственницы куда-то под Харьков. Так что единственным «начальством» в старой барской усадьбе, теперь заполненной двумя сотнями бывших беспризорных, оставались лишь она и наполовину глухой после контузии, полученной еще на германском фронте, сторож Митрич, по совместительству выполнявший при «красном приюте» функции истопника, дворника, конюха и извозчика.

Если бы Капа действительно была «плотью от плоти, кровью от крови трудового народа», как выспренно писал в своих пламенных, но, увы, слабо рифмованных и ужасно безграмотных виршах безнадежно влюбленный в нее Костя Ломовой, заведующий клубом рабочей молодежи, расположенным неподалеку… Нет, она хорошо помнила свое «буржуйское» происхождение, которое с грехом пополам удавалось скрывать вот уже шесть лет. Поэтому и было ей до слез жалко тех семнадцать ребятишек, которых неумолимая бумага вырывала из привычной среды и уносила в неведомый «специализированный интернат», мнящийся девушке чем-то вроде каторжной тюрьмы или английского «работного дома», как она ее себе в силу молодости и слабого житейского опыта представляла. В основном по прочитанным когда-то тоненьким, истертым множеством рук до дыр книжкам о похождениях Соньки Золотой Ручки и «Оливеру Твисту» Диккенса.

Каково же там будет им, мальчикам и девочкам, старшему из которых едва исполнилось четырнадцать, а младшей – Лялечке Опанасенко, дочери расстрелянного чекистами гласного Екатеринодарской городской Думы, – всего шестой годик? Им было несладко и здесь, где дети «пролетариев» всячески шпыняли «недорезанных буржуев», повторяя, пусть неосознанно, взрослых, но что будет там?..

– Нет, – решительно отложила она в сторону «мандат» и почувствовала, как сердце проваливается куда-то в желудок. – Я не могу отпустить с вами этих детей. Большинство из них еще слишком мало и…

– А вам и не придется никого никуда отпускать, – улыбнулся «товарищ Мартинс» (бог знает, кто по национальности – прибалтиец, еврей, немец или кто-нибудь еще из многочисленных «интернационалистов», заполонивших за последние годы многострадальную Россию), в очередной раз преображаясь, будто вместо лица у него была гуттаперчевая маска, легко меняющая свои очертания. – Вот бумага, обязывающая вас сопровождать ваших подопечных до места их будущего жительства. И далее.