Татьяна Мудрая - Меч и его Эсквайр

– Бахиру он ни с кем смешивать не собирался, – отрезал Торригаль. – И ни с кем делить. Фил, ты чего – перебрал по части градуса?

После такой отповеди я обиженно смолк. Немного погодя мы помирились на мытье посуды, выбросе в мусоропровод бренных останков торта и распитии того, что еще осталось от ликера, пополам с крепким скондским кофе. Как мне кстати объяснил Хельм, его в Верте открыли и культивировали Братья Чистоты, а выращивали на скудных высокогорьях. Первыми попробовали его зерна на своей шкуре не козы, как в Аравии, а чистокровные лошади-аламутийя, отчего их потомство и стало таким неутомимым.

И уже совсем поздно мы взялись разбирать по завиткам Арманову рукопись.

После родов моя Захира долго не могла оправиться – по правде говоря, она так и не стала прежней до самого конца, – и оттого все столичные лекари единодушно запретили ей кормить дитя грудью.

Впрочем, материнского молока вокруг было столько, что хоть купайся в нем, а доброхотных кормилиц приходилось выстраивать в очередь. Поистине, Бахира с самого рождения была прелестной малышкой, и красота ее всё со временем всё возрастала. Морские глаза ее, казалось, с самого с самого начала умели не только смотреть, но и видеть – и в отличие от обыкновенных младенцев, она следила за окружающими ее людьми и вещами с явным интересом. А поскольку те же лекари настаивали на том, чтобы дитя побольше общалось с родильницей, дабы лучше заживали причиненные им раны, я ежедневно носил дочку к Захире, клал рядом – чистенькую, перепеленутую, благоухающую травяными смесями и цветочными отдушками, – и присовокуплял бутылочку согретой молочной смеси, чтобы дитяти было чем заняться. Скондийки, в отличие от моих вестфольдских (да и франзонских) соотечественниц, сцеживать свое молоко не любят, да и к чему это им? Уж если мать кормит, то именно это считается основным ее занятием. Поэтому и Рабиа, будучи уже в летах и без особенных дел, взялась приучать Бахиру к кобыльему молоку, слегка разбавленному и подслащенному, говоря, что это куда как полезней коровьего и даже козьего, что свертываются в нежном желудочке грубыми комками. Тоже дар одной из матерей.

Все первые дочкины месяцы, почти до года, я несколько пренебрегал своими многообразными занятиями, препоручив почти все их Турайе и верным приказчикам. Единственно, кто от меня не отступался, – это, разумеется, мои братья по оружию. Тут уж приходилось выкладываться до кровавого пота и алого мерцания в глазах.

Но и после года, когда моя младшая супруга поднялась с ложа скорби и понемногу стала выходить в сад, на улицу, а потом и в лавки за товаром, мы с Бахирой неизменно сопровождали её. Сначала я носил девочку в подобии широкой перевязи или шарфа, потом на руках, прислонив в телу, а ровно в год она как-то очень сразу и резво пошла ножками.

Я отчетливо помню, как это произошло. До того мы с Захирой немало сокрушались оттого, что наша дочка не умеет ползать, как прочие груднички, и оттого капризничает и чуть что просится на ручки. А в этот день я решил показать жене ее готовый махр – книгу под названием «Изречения достославного вали Хельмута ал-Вестфи», написанную отнюдь не как житие нохрийского святого постника, коим он никогда и не был, но скорее как похождения острого на ум и быстрого на язык ханифитского мудреца. Кстати, против истины я тем не погрешил нимало – бывают люди, которые умеют шутить в облегчение другим, смеяться над своей бедой и даже над самой своей смертью, и мой мейстер был одним из них. Манускрипт получился, как и хотела моя супруга, тщательно исполненный и в то же время небольшой, форматом в ладонь зрелого мужчины, каждая страница на вестфольдский манер обведена широкой каймой, как бы затейливо сотканной из рисунков, перетекающих один в другой и по временам расплескивающихся на всё поле. Я начал эту поистине бессонную работу сразу после свадьбы, и картинки заняли у меня больше времени, чем вся прочая каллиграфия. Так вот, на одной из таких цветных миниатюр был изображен во всей красе двуручный и двуличный Гаокерен – не Торстенгаль, нет, потому что я тщился изобразить именно Древо Трех Миров. Золотой Ясень, прорастающий сквозь Небо Древних Богов, Землю Людей и Обитель Бессмертных.

Когда я раскрыл книгу прямо на изображении Священного Ясеня и установил на низкую подставку, наша малютка которая играла тут же на ковре своими тряпочками и погремушками, издала странный, мелодичный звук и вдруг встала на дыбки без опоры. Покачалась на мягких, непривычных ножках – и резво засеменила вперед, чтоб не упасть. Остановилась Бахира только тогда, когда ручки ее уперлись в книжную страницу, слегка ее примяв. Но нам с женой ничуть не было жаль моего труда – он послужил наилучшему. Разумеется, я тут же подхватил мою девочку на руки и стал покрывать всё ее нежное тельце горячечными поцелуями.

– Праздник Первого Шага, – произнесла моя жена негромко и почти без оттенков.

– Ох, да конечно! Отметим, непременно отметим, радость моя.

– Кто твоя радость? – продолжила она в том же по виду безразличном тоне.

– Вы обе – мои ненаглядные девочки. У вас даже имена созвучны: Захира и Бахира. Звезда и Море. Ты цветом золотая Осень, она – зеленая Весна.

В своем неприкрытом счастье я как-то позабыл про обычай, связанный с этим древним празднеством: отец, становясь лицом к лицу с ним, протягивает ребенку – вне зависимости от пола – яркий кожаный кошель для монет или бумаг и кинжальчик в простых ножнах. И то, и другое в Скондии носят как мужчины, так и женщины, ибо самое для тебя драгоценное надлежит защищать оружием. Что малыш выберет, то и будет его судьбой…

Ну разумеется, мы отпраздновали прямохождение младенца ровно через месяц и очень шумно, Бахира на глазах у всего честного народа выбрала прелестную, сплошь расшитую золотой нитью сумочку для рукоделий, которую домочадцы смастерили ей подарок, и всё вновь оказалось на своих местах.

А немного позже – ибо время, как я уже говорил, летит неотвратимо, и каждый год подобен краткому мановению ресницы – я стал повсюду водить мою девочку с собой.

Был ли в том прямая нужда, как я убеждал себя в те дни? Разумеется, Турайе и без нее хватало забот: приходилось пестовать, помимо вечной нашей малышни, еще и тетушку Инайю, которая стала опухать от не очень понятной лекарям болезни, и Захиру, которая принималась, что ни зима, худеть, покашливать и отхаркивать вязкую мокроту, и даже моих мальчишек, что, естественно, отбились от моих рук, но пока не прибились к настоящему делу. Ну, грамматический тривиум, а также ал-Джабр и аль-Мукаббала – это было неизбежно, в бездельниках моих сыновей никто не числил и в плохой компании никто не видел. Однако и в чём-то особенно добром они не были замечены также.