Леонид Моргун - Резидент галактики

– Лалка!.. Милая! Что с тобой? – хозяин, ее здоровенный, тучный хозяин, вбежав в квартиру, глядел на нее с изумлением. – Ну? Что стряслось? С ума сошла?

И все неожиданно быстро окончилось. Некто исчез бесследно, оставив ее наедине с собой и с человеком, чью руку охватывала массивная гипсовая повязка. Низамов долго глядел на нее упорным, выжидающим взглядом. Лала поднялась, тряхнула головой, провела рукой по волосам и усмехнулась.

– Где это тебя угораздило?

– Меня?.. – он взглянул на повязку. – Пустяки. На лестнице вчера оступился. А ты чего орала?

– Сама не знаю… – прошептала она, неожиданно всплакнув. – Будто какой-то страшный сон…

– Опять сон?.. – возмущается он. – Ведь я тебе говорил, что эти дурацкие сны тебя до добра не доведут. Хочешь, свезу тебя к одному профессору?

– Зачем? – устало улыбнулась она. – Мне ничего не надо. Ты со мной. Значит, все хорошо. А сны мои пусть тебя не пугают. Должно же у меня быть хоть что-то мое?..

– На сегодня хватит, хозяин. Я перегрелся.

– Извини.

– У меня вылетело два блока. Самому их синтезировать не удастся. Придется заказывать новые.

– Мне очень жаль…

– Доставлять их придется на звездолетах. Расход энергии составит восемьсот биллионов эргов. Тебе, конечно, эта цифра ничего не говорит…

– Ну прости, я не хотел…

– А ведь я предупреждал, что самое опасное – это прямой контакт с человеческим сознанием. Это не просто биопотенциал, а настоящая микровселенная. Их сознание построено на совершенно ином принципе, чем наше.

– Но я… ведь я тоже человек!

– До определенной степени.

Мы подразделяем имена существительные на одушевленные и неодушевленные. Первые – это живущие, обладающие инстинктами, желанием жить, производить потомство, радоваться свету, солнцу, воздуху. Вторые – это предметы, навеки заключенные в раз и навсегда данную форму. Это камни, вода, деревья. Но справедливо ли могучее, цветущее дерево считать неодушевленным? Разве оно проще и мертвее мелкого, злобного вируса? Разве мертва звезда, источающая потоки квантов, в муках рождающая свет и энергию? Разве можно считать неодушевленной мать всего сущего, нашу планету?

Человек присвоил себе нашу миссию быть мерою всех вещей. А может ли вещь быть мерою человека? Разложим тело человека на атомы и получим набор несложных химических элементов. Выстрелим ему в сердце и получим из существа одушевленного обычную неодушевленную вещь, труп. Или проведем несложную операцию и вживим установку транстипизации – и получим тот же труп, только ходячий…

– Вы преувеличиваете, хозяин. Никто и не думал вас убивать. Напротив, без нашего вмешательства вас бы просто не существовало. Наш резидент трудился над вами несколько ночей.

Ассоциация давно наблюдала за планетой Земля. И функцию резидентов исполняли на ней и роботы, и люди. Один из них, талантливый врач с серо-стальными глазами и чистыми, холодными руками, произвел двадцать восемь лет тому назад операцию на доставленном в больницу ребенке. Она была необходима, ибо ни роботы, ни люди в качестве резидентов Ассоциации уже не удовлетворяли. Требовались киборги – существа с телом человека и способностями машины. С тех пор за одиноким, суетливым, маленьким человечком велось тщательное наблюдение, и когда потребовалось, машину задействовали.

– Лицемеры… – бормотал Бабаев, тщательно соизмеряя силы перед прыжком из одного обличья в другое, – какие же вы лицемеры! Как старательно они меня уговаривали!..

– Вам не хотели наносить психическую травму! – оправдывался Фляр. – Осторожнее с этим мячом, он порванный… Попытайтесь перепрыгнуть к бельевой веревке… Вы должны были дать согласие совершенно сознательно, полностью отдавая себе отчет в важности принимаемого вами решения. И вообще, ни одно неодушевленное существо не сможет управлять потоками гравитонов…

Гравитоны – мельчайшие частицы и одновременно волны, которые свойственны всему сущему во Вселенной. В ничтожных объемах их может быть заключено колоссальное количество. Сочетаясь, они образуют поля. Должным образом закодированные, они могут менять структуру веществ, подчинять ее себе.

Установка, вживленная в Бабаева, подчиняясь биоэлектрическим сигналам мозга, испускала направленные потоки гравитонов. Тело резидента было лишь придатком сызмальства измененного и приспособленного к установке мозга, мозг был придатком установки, а та, в свою очередь, была придатком целой системы слежения за развитием человеческой цивилизации. Вот что значило – быть вещью.

Пучки гравитонов испугано метались от бельевой веревки к балкону, от него – к половику, к двери, к стулу с обломанной ножкой, к креслу – и лишь от него к человеку, неподвижно лежавшему на полу.

Человек приподнялся, с трудом добрался до дивана, упал в его жесткое, скрипучее лоно и застонал, всхлипывая, глотая слезы, кусая губы от отчаяния.

Человек, который был чем-то…

Утром следующего дня, когда Руслан Тимурович, как всегда, к восьми утра явился на работу, его вызвал к себе начальник отдела кадров Александр Павлович Павелецкий, человек с круглым, гладким лицом и вкрадчивыми манерами, отзывавшийся на броское и экзотическое прозвище «Сан-Паулыч». Усадив Бабаева на стул, он тщательно прикрыл за ним дверь и сел напротив него, сложив белые пухлые руки ни округлом брюшке. На лице его играла кроткая и в то же время снисходительная улыбка. От его ласкового, участливого взора Руслан Тимурович отчего-то покраснел и потупил взор.

– Ну-с, – негромко сказал Сан-Паулыч, – сами увольняться будем или как-с?..

– П-простите, – запинаясь, пробормотал Бабаев, – но я… не понимаю…

На его вопросительный взор Сан-Паулыч развел руки и возвел очи горе с видом безграничного сожаления.

– Имеем указания, – пояснил он. – Так что ты подмахнул бы заявленьице подобру-поздорову. А то ведь сам знаешь, какие они… Им недолго и статеечку привесить.

И напомнил «бабушке» о допущенном им полгода назад опоздании на работу. Случилось это по вине опоздавшей электрички, однако тогда из толпы, текущей по проходной, директор избрал именно Бабаева для «выпуска паров» и клял его битых полчаса, а потом, рассвирепев от робкого возражения, влепил выговор и лишил премии. Сан-Паулыч был абсолютно согласен, что все это, конечно, дико, чудовищно, несправедливо, но всё равно, опоздание осталось опозданием. На служебном языке этот проступок именовался «нарушением трудовой и производственной дисциплины». В наказание за это администрация имела право послать нарушителя мести улицу и копать канаву, или уволить его по статье, с которой его не примут даже в ассенизаторы. Мимоходом показал даже решение профсоюзного комитета, который не возражал по поводу любого из этих решений. Но, подчеркнул он, наш директор, жалея тебя, готов согласиться на увольнение по собственному желанию.