Дмитрий Глуховский - Метро. Трилогия под одной обложкой

В отличие от Китай-Города, где к путникам проявляли оживленный интерес: пытались их накормить, что-то им продать, затащить куда-то, – здесь все казались погруженными в свои дела. До Артема им не было никакого дела, и чувство одиночества, оттесненное вначале любопытством, стало ощущаться им еще сильнее.

Пытаясь отвлечься от нарастающей тоски, он снова начал вглядываться в окружающих. Артем и людей ожидал здесь увидеть каких-то других, с особенным выражением лиц, ведь жизнь на такой станции не могла не наложить на них отпечатка. На первый взгляд вокруг суетились, кричали, работали, ссорились обычные люди, такие же, как и везде. Но чем пристальней он их рассматривал, тем больше пробирал его озноб: поразительно много здесь было молодых калек и уродов: кто без пальцев, кто покрытый мерзкой коростой, у кого грубая культя на месте отпиленной третьей руки. Взрослые были зачастую лысыми, болезненными, здоровых крепких людей почти не встречалось. Их чахлый, выродившийся вид до рези в глазах контрастировал с мрачным величием станции, на которой они жили.

Посреди широкой платформы двумя прямоугольными проемами, уходящими в глубину, открывался переход на Кольцо, к Ганзе. Но здесь не было ни ганзейских пограничников, ни пропускного пункта, как на Проспекте Мира, а ведь говорил же кто-то Артему, что Ганза держит в железном кулаке все смежные станции. Нет, тут явно творилось что-то странное.

Он так и не дошел до противоположного края зала. Для начала купил себе за пять патронов миску рубленых жареных грибов и стакан гниловатой, отдающей горечью воды и с отвращением проглотил эту дрянь, сидя на перевернутом пластмассовом ящике, в каких раньше хранилась стеклотара. Потом дошел до поезда, надеясь, что тут ему удастся передохнуть, потому что силы уже были на исходе, а тело все еще болело после допроса. Но состав был совсем другим, чем тот, на Китай-Городе: вагоны оказались ободранными и совсем пустыми, местами обожженными и оплавленными; мягкие кожаные диваны были вырваны и куда-то унесены; повсюду виднелись пятна въевшейся крови, на полу мрачно поблескивали россыпи гильз. Это место явно не было подходящим пристанищем, а больше напоминало крепость, выдержавшую не одну осаду.

Пока Артем осматривал поезд, прошло совсем немного времени, но, вернувшись на платформу, он не узнал станции. Прилавки опустели, гомон стих, и, кроме нескольких бродяг, сбившихся в кучку недалеко от перехода, на платформе больше не было видно ни одной живой души. Стало заметно темнее, потухли факелы с той стороны, где он вышел на станцию, горело только несколько в центре зала, да еще вдалеке, в противоположном его конце поблескивал неяркий костер. На часах было восемь часов вечера с небольшим. Что произошло? Артем поспешно, насколько позволяла боль в теле, зашагал вперед. Переход был заперт с обеих сторон, не просто обычными металлическими дверцами, а надежными воротами, обитыми железом. На второй лестнице стояли точно такие же, но одна их половина оставалась приоткрытой, и за ней виднелись добротные решетки, сваренные, как в казематах на Тверской, из толстой арматуры. За ними был установлен столик, освещенный слабой лампадкой, за которым сидел охранник в застиранной серо-синей форме.

– После восьми вход запрещен, – отрезал он в ответ на просьбу пустить внутрь. – Ворота открываются в шесть утра, – и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Артем опешил. Почему после восьми вечера жизнь на станции прекращалась? И что ему было теперь делать? Бомжи, копошившиеся в своих картонных коробках, выглядели совсем отталкивающе, к ним не хотелось даже приближаться, и он решил попытать счастья у костерка, мерцавшего в противоположном конце зала.

Уже издалека стало ясно, что это не сборище бродяг, а пограничная застава или что-то подобное: на фоне огня виднелись крепкие мужские фигуры, угадывались резкие контуры автоматных стволов; но что там можно было стеречь, сидя на самой платформе? Посты надо выставлять в туннелях, на подходах к станции, чем дальше, тем лучше, а так… Если и выползет оттуда какая тварь или нападут бандиты, постовые даже и сделать ничего не успеют.

Но, подойдя ближе, Артем приметил и еще кое-что: сзади, за костром, вспыхивал время от времени яркий белый луч, направленный вроде бы вверх, но слишком короткий, словно отрезанный в самом начале, бьющий не в потолок, а исчезающий, вопреки всем законам физики, через несколько метров. Прожектор включался не часто, через определенные промежутки времени, и, наверное, поэтому Артем не заметил его раньше. Что же это могло быть?

Он подошел к костру, вежливо поздоровался, объяснил, что сам здесь проездом и по незнанию пропустил закрытие ворот, и спросил, нельзя ли ему передохнуть здесь, с дозорными.

– Передохнуть? – насмешливо переспросил ближайший к нему взлохмаченный, темноволосый мужчина с крупным мясистым носом, невысокий, но казавшийся очень сильным. – Тут, юноша, отдыхать не придется. Если до утра дотянете, будет хорошо.

На вопрос, что такого опасного в сидении у костра посреди платформы, мужчина ничего не ответил, а только кивнул себе за спину, где зажигался прожектор. Остальные были заняты своим разговором и не обратили на Артема никакого внимания. Тогда он решил выяснить наконец, что же здесь происходит, и побрел к прожектору. То, что он увидел, удивило его, но многое объяснило.

В самом конце зала стояла небольшая будка, вроде тех, что располагались иногда у эскалаторов на переходах на другие линии. Вокруг были навалены мешки, кое-где закреплены массивные железные листы, один из дозорных снимал чехлы с весьма грозного вида орудий, а другой сидел в будке. На ней и был установлен тот самый прожектор, светивший вверх. Вверх! Никакой заслонки, никакого барьера здесь и в помине не было, сразу за будкой начинались ступени эскалаторов, ведущие на поверхность. И луч прожектора бил именно туда, беспокойно шныряя от стенки к стенке, будто пытаясь высмотреть кого-то в кромешной тьме, но выхватывал из нее только поросшие чем-то бурым остовы ламп, отсыревший потолок, с которого огромными кусками отваливалась штукатурка, а дальше… Дальше ничего не было видно.

Все сразу встало на свои места.

По какой-то причине здесь не было обычного металлического заслона, отрезавшего станцию от поверхности, ни на платформе, ни наверху. Павелецкая сообщалась с внешним миром напрямую, и ее жители находились под постоянной угрозой вторжения. Они дышали зараженным воздухом, пили зараженную воду, вот почему, наверное, она была такой странной на вкус… Поэтому здесь было намного больше мутаций среди молодых, чем, например, на ВДНХ. Поэтому взрослые были такими чахлыми: оголяя и начищая до блеска их черепа, истощая и заставляя разлагаться заживо тела, их постепенно съедала лучевая болезнь.