Клэр Норт - Прикосновение

Нет, турки не плохие водители. Наоборот, их можно считать первоклассными водителями, потому что только необычайная скорость реакции, умение разойтись со встречным автомобилем в считаных дюймах и непреодолимое желание выйти победителем в любой гонке помогает им оставаться в живых, мчась во весь опор по автомагистрали О-3 в сторону Эдирне. И не сказать, чтобы здешние водители не были знакомы с элементарной концепцией рядности движения, но, по всей видимости, как только большой город остается позади и дорога начинает петлять среди невысоких приморских холмов, сам по себе воздух свободы провоцирует в них какие-то животные инстинкты, педаль акселератора сама вдавливается в пол, окна открываются настежь, чтобы впустить яростный поток встречного ветра, и в голове пульсирует только одна мысль: вперед, вперед, вперед! Как можно быстрее!

Я вожу машину намного сдержаннее. Но опять-таки не из-за возраста или закоснелости. А просто потому, что даже среди полного одиночества, на самой темной из дорог у меня в машине всегда присутствует незримый пассажир.

Самая ужасающая поездка на машине в моей жизни? Это случилось в 1958 году. Она представилась как Павлин, а потом прошептала мне на ухо:

– Не хочешь отправиться в какое-нибудь тихое местечко вдвоем?

Я сказала, что, конечно, хочу. Это было бы просто чудесно. Ровно через пять с половиной минут она сидела за рулем кабриолета «Линкольн Бейби» с опущенной крышей, и мы летели между холмами Сакраменто с воем и свистом ветра, обдувавшего нас с силой торнадо. Я вцепилась обеими руками в приборную панель и с ужасом смотрела, как с визгом покрышек мы вписываемся в виражи на самом краю разверзавшейся под нами пропасти. А она орала:

– Как же я люблю этот город, мать его!

И если бы во мне оставалась хотя бы капля какого-то другого чувства, кроме слепого страха, я бы, наверное, сумела бросить в ответ нечто остроумное.

– Как же я, мать их, люблю этих людей! – визжала она, выскочив на левую полосу, и шоферу «Шевроле», ехавшему нам в лоб, пришлось изо всех сил надавить и на тормоз, и на клаксон, чтобы мы успели проскочить в узкую щелку, устремившись к уже видневшимся впереди огням туннеля.

– Они такие милые, эти придурки! – кричала она, и заколки выпадали из ее курчавых светлых волос. – Они говорят: «Ты такая милашка!» И я таю. Отвечаю: «Вы тоже такие милые!» – «Но мы не можем дать тебе роль в нашем фильме, потому что, милашка, ты уж слишком милая». А я им тогда: «НУ И ПОШЛИ ВЫ ВСЕ К ЧЕРТУ!» – Она просто зашлась от удовольствия, прокричав последнюю фразу, и, когда желтое сияние вырубленного в скале туннеля поглотило нас, обдав волной тепла, еще сильнее нажала на педаль газа. – Пошли вы все! – продолжала визжать она, а мотор ревел, как голодный медведь. – Где у вас совесть? Где ваша честь? Мужики вы или бабы, мать вашу? Недоноски!

Впереди показалась пара фар, и я поняла, что мы снова едем по встречной полосе.

– Пошли вы все! – вопила она. – Пошли к дьяволу!

Фары ушли в сторону, но и она сместилась туда же, словно разгонялась для столкновения, как разъяренный рыцарь с копьем наперевес. Огни второй машины снова сдвинулись, освобождая нам путь, но она совершила такой же маневр, подавшись головой вперед, опустив взгляд, не собираясь уклоняться. И хотя мне очень нравилось тело, в котором я тогда находилась (мужчина, двадцать два года, отличные зубы), в мои намерения никак не входило в нем и погибнуть. А потому, поняв, что катастрофа неизбежна, я потянулась к ней, ухватилась за голую руку у локтя и переключилась.

С жутким скрежетом металла о металл сработали тормоза, зазвенели пружины амортизаторов, зашипела пневматика. Задние колеса заклинило, машину бросило в занос и тащило, пока боковина с неизбежностью столкновения «Титаника» с айсбергом не ударилась о стену туннеля и, выпустив густой сноп желто-белых искр, наш автомобиль не остановился.

Меня швырнуло вперед, я врезалась лбом в жесткое рулевое колесо. И словно кто-то начал вязать узлы между всеми нейронами моего мозга, создавая неразборчивый шум там, где положено было возникать мыслям. Я подняла голову, заметила на руле пятна крови, прижала синюю перчатку к челюсти и ощутила во рту солоноватый вкус. Красивое молодое тело, в котором я только что находилась, зашевелилось на сиденье рядом со мной, открыло глаза, затряслось подобно котенку, но постепенно начало что-то соображать.

Ошеломление превратилось в тревогу, тревога переросла в панику, а из паники есть только два выхода – гнев и испуг. Мое бывшее тело избрало второе и в ужасе запричитало:

– О боже! О боже! О боже, кто вы такая? Кто вы, мать вашу, такая? Где я? Как я здесь оказался? О боже милостивый! – Ну и все в таком роде.

Другая машина, которой предназначалось стать орудием нашей смерти, смяв нас в кровавую лепешку, остановилась в двадцати ярдах позади нас. Из нее начал выбираться мужчина с багровым, перекошенным от злости лицом. Кое-как стерев кровь с глаз, я заметила, что этот джентльмен, хотя и был одет в простую белую рубашку с черными брюками, держал в одной руке сверкавший сталью револьвер, а другой уже доставал из кармана жетон полицейского. Он тоже кричал, но из его рта вырывался лишь нечленораздельный рык, как у человека, разучившегося нормально говорить. Однако вскоре стали понятны отдельные слова, в очень грязном смысле поминавшие меня, мою матушку, а заодно и машину. Прозвучало имя комиссара полиции, который засадит меня за решетку, поскольку я – мразь и должна сидеть…

Убедившись, что мне нечего сказать в ответ, он махнул револьвером в мою сторону и рявкнул молодому человеку рядом со мной, чтобы тот кинул ему мою сумочку. Как и все, что теперь было связано со мной, она, отделанная зелеными и черными блестками, тоже отливала павлиньим синим цветом. Сумочка кувыркалась в воздухе, посверкивая, как только что сброшенная змеиная кожа. Мужчина с кривой усмешкой неловко поймал ее, открыл, заглянул внутрь и тут же выронил с невольно вырвавшимся возгласом.

Больше никто не кричал. Только потрескивал остывавший в духоте туннеля перегретый двигатель машины. Я наклонилась вперед, чтобы посмотреть, какая часть содержимого сумочки могла вызвать столь приятную сейчас передышку от разрывавшего голову на части крика.

Вещи из моей сумочки рассыпались по асфальту. Согласно водительскому удостоверению, меня в самом деле звали Павлиной – проклятье, наложенное, должно быть, родителями с идиотским пристрастием к орнитологии. Тюбик губной помады, гигиенические салфетки, набор ключей на кольце, кошелек. Небольшой полиэтиленовый пакетик с неизвестного назначения желтым порошком. Человеческий палец, все еще розовый и окровавленный, с рваными краями там, где его отпилили от чьей-то руки, завернутый в белый носовой платок.