Владимир Вейс - Тигион

Это было ещё при жизни мамы Лемешева, которая была очень рада, узнав, что Глория выскочила замуж за старшекурсника факультета геологии МГУ, что принёс в редакцию свой труд для публикации. Это было что-то о психологии молодёжного коллектива геологической партии в условиях суровой тайги…

Сергей расслабленно сидел на переднем сиденье «Волги», которая несла его на аэродром. По очереди инструктор Какагельды Байрамов и Дурды Сахатов – худощавый главный инженер треста «Туркменспецводопровод» – развлекали его анекдотами. Затем разговор принял темп неспешных вопросов и таких же обстоятельных ответов.

В этой республике Сергей был впервые. Здесь успешно работал их собственный корреспондент Василий Кирсанов. Но его месяца два назад взяли в «Правду». Вот почему Артухову нужна была «география» и «экзотика».

Что за порода людей, думал Сергей, наблюдая за своими собеседниками. Просто из чиновников, добравшихся до заметных вершин, но ещё не почувствовавших предела мечтаний «аппаратчика-альпиниста»? Или это была смесь истинного гостеприимства с расчётливой восточной угодливостью: что в Москве скажет о них он, человек с трудной для произношения фамилией? Дурды Сахатов так и переспросил при знакомстве: «Лэмэсев»?. На это Сергей с улыбкой ответил, используя вчерашнее общение в кругу туркмен: «Ова, ова», «Да, да». Не станешь же поправлять людей, в алфавите которых нет мягкого знака!

Их ждал вертолёт МИ-4 зелёного цвета. Когда все оказались в его по-армейски простом салоне, главный инженер, человек простодушный, достал из своего портфеля (Сергей усмехнулся – прекрасное изделие из кожи крокодила служило котомкой!) бутылку туркменского коньяка, «визитную карточку» в длинных коридорах министерств в Москве.

– По глотку, Сэргэй?

– Нэт, дарагой, – в тон Дурды (почему-то к имени инженера хотелось добавить «Мурды») ответил корреспондент, – мне бы аспиринчику.

Инженер с явным непониманием обстановки пожал плечами, пряча бутылку (сам он не очень любил коньяк, русская водка лучше), и достал аспирин, обнаружив этим полную осведомлённость о состоянии корреспондента и готовность всячески угодить.

Организм быстро согласился с приёмом лекарства, и голову отпустило настолько, что Сергей задумался над судьбой мух, жужжащих в салоне. Вроде бы праздное занятие, когда летишь над морем серо-жёлтого песка, которому ветры придали вид огромной стиральной доски. Блеснула нитка идущего к столице канала. О его строительстве писали только в восторженных тонах. Потянулись барханы и низины между ними, с тёмными вкраплениями пустынной растительности. Приземлится вертолёт, мухи вылетят, лениво иронизировал по поводу своих мыслей Сергей, а что потом? Они же, как домашние животные, пропадут без человека!

Что за чушь лезет в голову? Зря он отказался от коньяка. Не ровен час, по мухам заплачет! А Светочка обиделась, когда он отложил встречу из-за командировки. Студентка планового института немного помолчала и объявила в телефонную трубку, что последует вечному закону арифметики о том, что от перестановки слагаемых сумма не изменяется. «Жаль, но это не смертельно».

В свои 33 года журналист сумел выработать защитную реакцию от всякого рода недоразумений с прекрасным полом – равнодушие и к их и своей судьбе. Он закрыл глаза. Шум двигателей уже не раздражал, а стал убаюкивать. Растревоженный темой любви, он подумал об однокласснице Наденьке Свирской. После выпускного вечера они уединились у Верки Самойловой и до самозабвения целовались, настолько распалив себя, что дошли до неизведанного, а затем, до конца не осознавая, что произошло, вернулись к столу и поклялись любить друг друга до гроба.

Получилось – до Наденькиного. Через день её сбила машина, и Сергей, это случилось одиннадцать лет назад, впервые после смерти отца познал мерзкую способность жизни создавать вакуум желаний. Сергею вспомнилась мало кому известная тогда в стране трагедия в Донецке, когда пятиэтажный дом ушёл под землю – в рукотворный вакуум выработанных шахт. Дом стал могилой для многих людей. Лемешев, спецкор «Комсомолки», летал тогда на место трагедии, но репортаж из-за цензурных соображений так и не вышел. Сейчас Сергей подумал, что его любовь к Наденьке была таким же исчезнувшим в пустоте земных пород домом…

Дурды-Мурды показал рукой в иллюминатор: там детской игрушкой замаячила буровая вышка. Базировались колодцекопатели в двухстах метрах от посёлка буровиков. Поэтому вертолёт пошёл на посадку.

Ничего похожего на строительство колодца не было. Сергей увидел хибару из самана, которую, вероятно, построил самый ленивый из известной троицы поросёнок Ниф-Ниф. Неподалёку застыл в нелепой позе колёсный трактор «Беларусь», был ещё холм какой-то глины, спёкшейся на солнце в тёмную, шоколадного цвета массу. За холмом мелькнуло и пропало серое кольцо колодца.

Бригада строителей собралась в полном составе. Семь человек поочерёдно протягивали то ли грязные, то ли загоревшие до коричневых оттенков кожи руки для приветствия. Затем все расположились под навесом из брезента с восточной стороны домика, который оказался достаточно крепким (всё-таки его построил трудолюбивый Наф-Наф!). Горячий ветер пустыни нёс удушье начинающейся жары. Было часа два до полудня, небо потеряло синеву, превратившись в блёкло-грязную шатровую накидку.

Пили зелёный чай и вели неспешную беседу. Больше о политике, которую делали в Москве. За тысячи километров от столицы СССР в пустыне, оторванные от жизни, строители, комсомольский функционер и главный инженер треста задавали Сергею вопросы односложные, но с глубоким подтекстом: «А правда ли то, что?» Лемешев не знал, от чего больше устал: то ли от жары, то ли от искреннего интереса людей к жизни политической верхушки. А что в ней интересного? Люди у власти были такими же в своих обыденных поступках, как все смертные, но у них было больше возможностей предавать своим страстишкам статус государственной необходимости.

Наконец, бригадир, невысокий коренастый туркмен с чёрной копной волос, перемешанной с песком, придавшим голове пепельный налёт, оценил скрытое раздражение гостя, вынужденного говорить, а не заниматься делом, кивнув ему и Паше-мотористу, направился к колодцу. Лемешев с радостью схватил свой рюкзачок и вышел за бригадиром.

В пустыне с полудня до шестнадцати часов негласным распорядком дня установлен обед с дремотой. В норах в это время спали тушканчики, степные лисы и волки, вараны «зем-зен». Даже змеи, найдя тень в сплетениях пустынной полыни, экономили силы для ночной охоты на мелких грызунов. Лишь медленно ползущие черепахи в растерянности смотрели на свои укрытия, не понимая, как это они отважились покинуть их?