Роберт Хайнлайн - Звездный десант (сборник)

Все это время я чувствовал себя лучше, работая для смерти и не имея времени на гипнотерапевта. Но затем нервы расшатались еще пуще. Сынок, ты что-нибудь знаешь о штатских?

– Ну… по крайней мере, говорят они на другом языке, это точно.

– Да, ясней не скажешь. Помнишь мадам Рутман? Когда я закончил учебку, мне дали отпуск на несколько дней, и я поехал домой. Виделся там со многими нашими друзьями, прощался, и ее тоже видел. Ну, она щебечет, как всегда, и говорит: «Так вы, значит, уезжаете? Если будете на Фарэвэй, обязательно разыщите моих лучших друзей – Ригатосов». Ну, я ей как можно деликатней объясняю: мол, Фарэвэй оккупирована, и это невозможно. Но это на нее не произвело впечатления. Она сказала: «А, ну это ничего – они ведь не военные!»

Отец невесело улыбнулся.

– Да, понимаю.

– Но я забегаю вперед. Как я уже говорил, я был выбит из колеи. Смерть твоей мамы подсказала мне, что делать. Пусть даже мы были друг другу ближе, чем многие, я почувствовал себя свободным. Тогда я перепоручил наш бизнес Моралесу…

– Старику Моралесу? А он справится?

– Да. Должен. Теперь многие из нас проделывают такое, на что никогда не считали себя способными. Я отделил ему приличную долю – знаешь ведь, что сказано по поводу волов молотящих, – а остальное поделил на две части: половину на Армию спасения, половину тебе, когда вернешься. Если вернешься… Ладно, вздор. В конце концов я выяснил, в чем были мои проблемы.

Отец сделал паузу, а потом тихо сказал:

– Я хотел сам принять участие в драке. Я хотел знать, что я мужчина. Не просто производяще-потребляющее животное – мужчина…

И тут, прежде чем я успел что-либо сказать, из динамика на стене полились звуки: «…сияет в веках, сияет в веках – имя Роджера Янга!», и женский голос сказал:

– Персоналу корвета «Роджер Янг» собраться у катера. Причал Эйч, девять минут.

Отец вскочил и подхватил свои вещи.

– Мне пора. Держи себя в руках, сынок. И чтобы прошел эти экзамены без задоринки, я не посмотрю, что вырос, – выдеру так, что своих не узнаешь!

– Постараюсь, пап.

– До встречи!

Отец заторопился к причалу.

Придя в училище, я доложился сержанту флота, выглядевшему в точности, как сержант Хоу, у него даже не было той же руки. Разве что улыбки сержанта Хоу ему недоставало.

– Кадровый сержант Хуан Рико поступает в распоряжение коменданта, согласно приказу.

Он посмотрел на часы.

– Ваш катер прибыл семьдесят три минуты назад. Что скажете?

И я сказал ему все как было. Он задумчиво потеребил нижнюю губу.

– Да, все уважительные причины я знал наизусть. Но вы, похоже, добавили к ним еще одну. Ваш отец, ваш собственный отец, действительно назначен на корабль, с которого вы отбыли?

– Чистая правда, сержант. Можете проверить – капрал Эмилио Рико.

– Мы не проверяем все, что говорят наши молодые джентльмены. Мы просто отчисляем их, если выясняется, что они говорят неправду. Ладно. Парень, не решившийся опоздать, чтобы увидеться со своим стариком, нам в любом случае не подошел бы. Забыто.

– Спасибо, сержант. Могу я теперь доложиться коменданту?

– Вы уже доложили ему о своем прибытии.

Он сделал пометку в списке.

– Может, через месяц он и вызовет вас вместе с парой дюжин других. А пока – вот вам ордер на комнату, вот – экзаменационный лист, а начать можете с того, что спорете шевроны. Только не выбрасывайте – может, еще пригодятся. С этого момента вы не «сержант», а просто «мистер».

– Есть, сэр.

– Не называйте меня «сэр» – это мне положено вас так называть, но думаю, вам это не доставит особого удовольствия.

Нет смысла подробно описывать военное училище. Это все равно что учебный лагерь, только в квадрате и в кубе, да плюс еще учебники. По утрам мы занимались тем же, чем и все рядовые в учебке и в бою, и за это сержанты порой мылили нам шеи. А днем мы становились кадетами и «джентльменами», и отвечали уроки, и выслушивали лекции по громадному количеству предметов: математика, естественные науки, галактография, ксенология, гипнопедия, логистика, стратегия и тактика, связь, военная юриспруденция, ориентирование, спецвооружение, психология командной деятельности – словом, все, начиная с того, как заботиться о личном составе и кончая причинами поражения Ксеркса. То есть как громить все и вся вокруг, заботясь при этом о пяти десятках своих подчиненных, опекая их, любя, ведя их за собой и сохраняя в целости, но ни в коем разе не превращаясь в няньку при них.

Еще у нас были кровати, которыми мы пользовались, правда, гораздо реже, чем хотелось бы, комнаты, душевые и уборные; и на каждых четырех курсантов имелся штатский служитель, заправлявший кровати, убиравший комнаты, чистивший башмаки и раскладывавший нашу униформу к утру и бегавший по разным поручениям, но все это вовсе не для роскоши – просто нужно было оставить курсантам больше времени для занятий и освободить от того, чему их и так выучили в лагере.

Или в армейском варианте:

Вот с каких времен идут эти дела. Взять бы одного из шпаков, которые говорят, что нам делать нечего, да на месяц в такое училище!

А по вечерам и круглый день в воскресенья мы зубрили, пока не слипались глаза и не начинали болеть уши, а потом ложились спать (если ложились) – с гипнопреподавателем под подушкой.

Любимыми нашими маршевыми песнями были: «Армия не для меня, лучше пахарем, как раньше!», «Позабудем ратный труд», «Не ходи, сынок, в солдаты», – матушка кричала» и – всеми любимая – «Джентльмен в драгунах»:

И все же я не чувствовал себя несчастным. Наверное, был слишком занят. Здесь уже не было того «перевала», который каждый должен пройти в лагере, всех подстегивала возможность быть отчисленным. Моя слабая подготовка по математике особенно мне досаждала. Сосед мой по комнате, колонист с Гесперуса, парень со странным именем Ангел, ночи напролет просиживал со мной, помогая.

Большинство инструкторов, особенно офицеры, были инвалидами. Помнится, полным набором конечностей и органов чувств обладали только сержанты да капралы – инструкторы по рукопашному бою, – да и то не все. Наш тренер передвигался в мотокресле и носил специальный пластиковый воротник, потому что ниже шеи был полностью парализован. Но язык его работал – дай бог, а глаза подмечали все наши огрехи с точностью кинокамеры.