Андрей Страканов - Обратная сторона Земли

Оставаясь вечерами в одиночестве в своей палате он пытался понять, проанализировать ситуацию. Почему все так закончилось? Наверно после разговора с Жоркой ему надо было все-таки сделать выводы. Но ведь после этого у него был еще разговор с тем следователем! И тот, в отличие от Жорки, безоговорочно поверил ему – каждому его слову! И при этом он совсем не был похож на сумасшедшего. Значит все же во всё это можно поверить нормальному человеку?

Но почему же он решил тогда, что если ему поверил следователь, то поверят и ТАМ? ТАМ хоть и работают живые люди, да только подход у них к любому вопросу немного иной, чем у людей обычных. Он-то, дурак, думал, что стоит ему прибежать и рассказать все, как тут же закрутится неведомый механизм, закипит невидимая работа. Нет, конечно на слово ему никто там не поверит, нужны будут факты. Но у него же был биоком!

Хотя нет, бикома-то, как выяснилось, тогда как раз у него уже и не было. Знал бы он это раньше, перед тем, как решился ТУДА пойти… Ведь это был его главный козырь, основной аргумент. Знал бы – наверняка было все сейчас иначе.

Нет. Что толку себя обманывать, иначе быть просто не могло. И не спроста его биоком пропал, непонятно только как…

…А он так привык к нему за ту фантастическую неделю! Просто как к своей собственной коже. Причем не просто коже – могущественному помощнику и защитнику! Даже и теперь, в этой клинике, он часто ловил себя на том, что ему по-прежнему кажется, будто эта удивительная живая оболочка, его «вторая кожа», все еще находится на нем.

Но хитрые даххи решили все по-своему. Операция закончена – и значит биоком ему больше не нужен. Фактически они «подставили» его в очередной раз, потому что именно биоком он и хотел в первую очередь использовать в качестве доказательства, в качестве подтверждения своего невероятного рассказа. Конечно они это прекрасно понимали и застраховались на этот случай. Вполне логично – цель достигнута, враг захвачен! Все. Изволь-ка сдать на склад, дикарь, временно выданный тебе инвентарь. Он невесело хмыкнул про себя – мысль неожиданно получилась «в рифму». Да, инвентарь у него забрали, и он даже не понял когда. А что он, собственно, ожидал?

Да и ладно, черт бы с ним, нет – так и нет! В конце концов не на одном же биокоме свет клином сошелся, хотя стоит признать, что это был самый несокрушимый его аргумент. Но был ведь еще тот оберег – пусть и помятый теперь, «прострелянный», однако вполне реальный. И наверняка какой-нибудь спектральный или изотопный анализ состава этой железки – как там, у этих ученых, это называется? – сразу же подтвердил бы, что не на Земле сработана эта вещица!

Но нет. Не поверили. И этому не поверили. И не проверили. Даже и делать ничего не стали. Просто упекли сюда и все. И вот теперь у него есть только эти нескончаемые «беседы», больше похожие на бесконечный, нудный допрос с перерывами на еду и отдых. Пожалуй, ему стоило бы им еще и спасибо сказать за то, что пыток пока нет.

Ребята те – это ведь не Жорик, им не скажешь: «Господа, извините великодушно, немного перегрелся я – сами видите какая жара стоит! Обещаю посидеть в холодильнике и как следует остыть. И не занимать впредь ваше драгоценное внимание всяческими глупыми россказнями». Нет, у этих ребят «за базар» принято отвечать. Вот он и отвечает теперь. День за днем, на одни и те же вопросы.

Ничем его здесь не кололи, никаких таблеток ему здесь не давали, хотя не исключено, что чем-то все же незаметно поили. Потому, что иногда ему все вдруг становилось «по барабану», в том числе и эти ежедневные беседы. В такие дни он не испытывал ничего кроме страшной усталости.

Он казался тогда самому себе неким гигантским моллюском и все, что было ему нужно в такие моменты – это сомкнуть поплотнее створки своей раковины и забыться в ее успокаивающей, исцеляющей темноте. И тогда он принимал свои провалы в безмыслие, как благо.

А иногда – бывало и такое – ему становилось невыносимо тоскливо и жутко. Он как будто превращался в этот момент в совершенно другого человека и тогда на какое-то мгновение начинал понимать, как нелепо и жалко выглядит он перед врачами – взрослый человек со своими глупыми, детскими сказками… Он готов был тогда сдаться, сказать: «Я болен. Помогите мне избавится от этого бреда…» Но все проходило и он опять замыкался в себе, в своей раковине. Он почти потерял способность реально оценивать в эти моменты свое состояние.

И совсем редко на него наваливалась злоба. Он давился ей, наверно он был в этот момент близок к тому, чтобы убить. Кого угодно. Но что-то, какой-то малюсенький светлый островок в его сознании еще мог противостоять этому страшному, невидимому шторму, бушевавшему в такие моменты у него внутри, позволял ему бороться с этой необузданной волной звериной злобы. Первый раз, когда все прошло, и он, обессиленный, лежал на кровати, у него вдруг появилась мысль, что та тварь передала ему что-то в неистовой попытке вырваться из плена, часть своего сознания что ли… Не спроста такой испепеляющей, безумной злобой светились тогда все ее шесть глаз и не спроста он обратил на это внимание! Может и правда вселился в него тогда демон и вовсе не врачи ему теперь нужны, а хороший экзорцист? Может быть и черные эти провалы не что иное, как моменты, когда его телом, его мозгом и сознанием владеет та мерзкая тварь? Может быть поэтому он ничего и не помнит об этих моментах?

Он разрывался между этими странными своими состояниями, будучи не в силах не только справиться с ними, но и до конца разобраться в причинах. И внутренняя борьба эта постепенно истощала его. Для врачей же у него налицо было начинающееся расщепление личности, а с ним и всякие прочие, сопутствующие этому процессу, прелести шизофрении.

Он чувствовал себя булгаковским поэтом Бездомным, оказавшемся психиатрической лечебнице. «Шизофрения? Вы уж сами профессора об этом спросите…» – шелестел, казалось, в его голове воландовский голос. Ну, неужели сумасшедший дом – это удел всех, кто прикоснулся к неизведанному, таинственному и загадочному?

Иногда же, пусть и не часто и не надолго теперь, но к нему возвращалось прежнее его спокойствие. Полное, абсолютное, холодное. И способность мыслить нормально. Он на короткое время становился прежним собой, почти прежним. В эти моменты он отчетливо понимал, что попал в ловушку, почти такую же, какую устроили – не без его помощи – даххи для той страшной твари.

Правда с небольшой разницей. Он, в отличие от этого монстра, мог двигаться. И это было для него еще ужаснее. Он мог двигаться, но это ничего ему НЕ ДАВАЛО, а лишь еще сильнее подчеркивало полную беспомощность его положения. Убедить в своей правоте он никого здесь не мог – для всех них он давно был просто душевнобольным пациентом. Убежать отсюда тоже было невозможно – двери тут запоров и ручек изнутри не имели, а окна, с небьющимся, в чём он имел уже возможность убедиться, стеклом, забранные снаружи красивой, ажурной, но весьма крепкой на вид решеткой, вообще не открывались. В этом просто и не было нужды – в каждой комнате воздух принудительно кондиционировался и вентилировался. Да и куда было ему бежать, даже если и предположить, что каким-то чудом ему удалось бы выбраться отсюда? И самое главное – зачем? Разве есть в этом мире кто-то, кто поверит ему, кто-то кому была нужна эта правда?