Вадим Панов - Четвертый сын

«Проклятый староста!»

Изгою уже доводилось ловить женщин, но ни поимка Роксаны, знаменитой воровки из столицы, ни удачная охота на Подлую Марту, отравившую трех своих мужей, не вызвали у него никаких эмоций: головы — они и есть головы. Тем более в тех случаях он доставлял пойманных в тюрьму живыми и здоровыми. Здесь же…

Чувствуя себя очень и очень неуверенно, Леннарт поднял со снега горланящий меховой сверток и осторожно покачал его на руках. Как ни странно, подействовало — наступила тишина. А еще через секунду послышалось довольное чириканье.

Сердце Изгоя громко стукнуло и провалилось в ледяную бездну.

— Сначала мы определим, что я получу за остатки магии.

— Чего же ты хочешь?

— Об этом я скажу только Орвару.

И прежде чем Расмус успел открыть рот, нигири и толстяка накрыла снежная пелена.

Шатер, сотканный из миллиардов снежинок, надежно отгородил женщину и Брюхо от остальных тварей. От огня и от верного Бразара. Они остались втроем: Орвар, Гаруса и мирно спящий ребенок.

Чужаки, застрявшие в лесу в ночь, когда мир сходит с ума.

— Ты знал, что я захочу уединиться, — заметила нигири. — Ты слишком быстро построил шатер.

— Ты умная женщина, — в тон ей отозвался толстяк. — Ты все просчитала.

— У меня нет сил, чтобы драться, вот и приходится думать.

— А если бы были силы — дралась?

— Да, — твердо ответила колдунья.

— Почему? — Впервые за много-много веков Орвар позабыл, что должен жевать. Подался вперед, не спуская с женщины напряженного взгляда. — Почему?

— Почему? — Гаруса усмехнулась. — Вот почему.

— Убить проклятую тварь!

— Смерть выродку!

Проявившееся в воде будущее покинуло плошку, выросло, заполонило комнату. Она стояла среди толпы и птицей парила над ней. Она видела всех сразу и каждого по отдельности. Одновременно. Она слышала их крики, их пронзительные голоса: и мужчин, и женщин. Она видела их глаза. И она чувствовала их эмоции. Ярость, ненависть, злоба и… страх. Страх вел их вперед. Не ярость, не ненависть, не злоба, а именно страх. Он делал их яростными и злыми, он заставлял ненавидеть и придавал сил.

— Пожалуйста… не надо…

Растрепанная молодая женщина не могла плакать — слезы закончились. Не могла кричать — сорвала голос. У нее не было сил вырываться из рук мужчин, что стояли рядом. Она могла лишь умолять.

— Прошу вас… пожалуйста…

— Ты знаешь закон, Хельга, — мрачно произнес помощник королевского прокурора. — Твоей вины нет, тебе ничего не грозит.

— Я прошу не за себя.

— Ты не должна просить.

— Я не могу.

— А мы не можем ничего сделать без твоего согласия.

— Можете!

— Но тогда ты ответишь вместе с ним.

— Нет! — Это крикнул стоящий в первом ряду пожилой мужчина в дорогом камзоле.

Директор королевской труппы.

И Хельга и помощник прокурора одновременно посмотрели на него.

— Олав, он же ни в чем не виноват, — прошептала Хельга.

Мужчина сначала отвел взгляд в сторону, даже голову опустил, а потому получилось не в сторону, а вниз и вбок, словно пытался стряхнуть с себя ее мольбу. Но потом неожиданно вскинул подбородок, и в его глазах вспыхнула уверенность. А еще — ярость, ненависть и злоба. Все, что подарил ему страх.

— Ты знаешь закон, Хельга! Мы должны так поступить.

— Он ни в чем не виноват, — прошептала женщина.

Она не знала, что еще сказать.

Олав не отозвался. Но продолжил уверенно смотреть на Хельгу, и его взгляд передавал ей ярость, ненависть и злобу. Передавал ей страх. Страх всей толпы и его, Олава, страх. И это было хуже всего. Хельга была готова драться со всеми, но не с ним. Только не с ним!

— Он виноват. — Очень-очень медленно произнес мужчина. — Таков закон, Хельга, он виноват.

И ее плечи опустились.

Помощник королевского прокурора хотел что-то добавить, но понял, что не время. Промолчал.

Олав вытер рукавом появившиеся на глазах слезы и твердо произнес:

— Он виноват.

Это было последнее. Хельга словно очнулась. Из ее глаз исчезли и ярость, и злоба, и страх. Взгляд потускнел, стал покорным.

— Да, — прошептала девушка. — Он виноват.

Толпа взвыла. Олав снова опустил голову. Помощник прокурора вздохнул и громко объявил:

— А теперь, люди, сделаем то, что велит закон!

— Я умею видеть будущее, — вздохнула Гаруса. — Через два месяца малыш совершит свое первое чудо и человеки поймут, что у него есть магический дар. И убьют его. — Поправилась: — Убили бы. Через два месяца.

— Если бы ты не вмешалась.

— Да. Если бы я не вмешалась.

Орвар с легким удивлением посмотрел на зажатый в руке окорок, но в пасть его не потянул. Не хотелось. Ничего не хотелось. Перевел взгляд на женщину и негромко сказал:

— Знаешь, мне приходится есть одно только мясо. День за днем, век за веком. Иногда хочется овощей, хочется попробовать, каковы они на вкус, но мне нельзя. Я должен есть мясо. Я не могу нарушить ход вещей. Я, Орвар Большое Брюхо, Повелитель Кладбищ, тот, кто останется в конце всего, почти равный древним богам — я не могу нарушить ход вещей. А ты, слабая, жалкая, неумелая колдунья, — можешь.

— Я изменила только то, что касалось меня.

— Этого достаточно. Ты — можешь.

Орвар сожрал ветчину, принял из темноты рябчика в малиновом соусе, но снова выдержал паузу в приеме пищи.

— Тебе не дойти до Мышиных гор.

— Я знаю, — спокойно ответила Гаруса.

— Ты бы не дошла даже с магией, которую мы у тебя отняли, — уверенно произнес толстяк.

— Я знаю.

Большое Брюхо покачал головой:

— В тебе нет страха, женщина, в тебе совсем нет страха.

— Я умираю, Орвар. Бояться надо было раньше.

«Когда принимала решение».

— Да, именно тогда. — Толстяк насупился и сдавил рябчика так, что хрустнули пустотелые птичьи косточки, а между пальцев кровью потек малиновый соус. — Никому из детей Тьмы не дано видеть будущее, но я знаю, когда и кто ко мне придет. Очень скоро ты станешь моей.

Гаруса молча кивнула.

— Но еще четыре дня назад у тебя было двадцать три года, женщина. Ты их сожгла в этой скачке. Ты их сожгла, но до Мышиных гор не дойдешь. Даже с магией.

— Я должна была так поступить, Орвар.

— Ради него? — Брюхо наконец-то обратил внимание на ребенка.

— Да, ради него.

— Открой малышу лицо, — неожиданно попросил толстяк.

Гаруса, не колеблясь ни секунды, откинула мех и позволила Большому Брюху изучить спящего младенца.

— Когда-нибудь я обглодаю твои кости, малыш, — после длинной паузы произнес Орвар. — Но не сегодня. И не завтра. — Брюхо поднял взгляд на женщину. — Он чужой тебе, Гаруса. Он человек.