Илга Понорницкая - Полная душа любви

— Выйдем, что тебе, жалко?

Сидели на корточках у стены. Уже поздно, куда пойдешь? Потом с опаской вернулись в комнату. Валя спала.

Проходит сентябрь, и Надькин парень возвращается с практики, но Надька все равно не становится счастливой. С того вечера, как Валя выгнала всех из комнаты, Надька так и продолжает чувствовать, как разные люди то и дело вмешиваются в ее жизнь — не спрашивая на то разрешения, может, и не думая даже, что это они так вмешиваются…

Имя Надькиного парня было Леон. И вот оказалось вдруг, что его никто кроме нее иначе не зовет, как Лелей, Лелечкой. Стоило Надьке назвать его в разговоре с кем-то, как в письмах, полным именем — ее переспрашивали: «Леон — это кто?» И самым обидным было, когда переспрашивали искренне, вовсе не желая ее уколоть. Сам он, не комплексуя, отзывался на Лелечку, и такое имя куда сильней подходило к его мягким движениям и к вечному страху неосторожно обидеть кого-нибудь, что даже Надька должна была смириться в конце концов. Ее он звал Наденькой, Надюшей, и всех вокруг он звал Ирочками и Валечками. Он говорил, что девушка, женщина — это всегда что-то такое нежное, возвышенное. Надькины соседки глядели на него с недоумением, и кто-то из них потом говорил Надьке: «Ну и бабник он у тебя!» Надька не знала, что отвечать. Еще до приезда его с практики девчонки со старших курсов втолковывали ей, какая она счастливица. Он, без сомнения, будет хорошим семьянином. Старшекурсницы это видели — и сетовали на один манер: «Жаль, мне он ни капельки не нравится». Все думали: хоть бы ему повезло, хоть бы в него влюбилась какая-нибудь хорошая девочка! Надька, без сомнения, была той самой хорошей девочкой, — и, в общем, получалось, им с Лелей обоим повезло — что еще могло быть вложено во все их слова. Но когда он приехал, в конце концов, и Надькины соседки смогли обсудить его между собой. как следует, Валя сказала, что он, само собой, будет хорошим семьянином — но что она бы лично замуж за него не пошла, уж лучше выйти за вьетнамца.

Вьетнамца Надька к тому времени уже отшила. Отчаявшись дождаться, когда он сам перестанет приходить, она сказала ему напрямик, что у нее есть парень, она любит его и ждет, он должен вот-вот приехать с практики. Тьен сначала не верил, что изменить уже ничего нельзя. Он думал, что Надька, так же как он, мечтает о счастливой жизни в теплой стране Вьетнам, но ей жалко того парня с четвертого курса, а может быть, чтобы порвать с ним, ей нужно спросить разрешения своих родителей. Потом на глазах у него выступили слезы и он сказал: «Я никогда приду в ваша комната,» — и Надька знала, уже наверняка, что он сдержит обещание. Когда Леля вернулся с практики, ничто не должно было мешать им проводить вечера вдвоем — или в кругу друзей, но так, чтобы друзья чувствовали каждую минуту, что эти двое отличаются от них, что они — пара.

Надькины друзья дождались, наконец — Надька познакомила их со своим парнем. Леля тоже хотел иметь много друзей, и он не мог понять, отчего их у него, считай, и нет. Он же ко всем хорошо относится! Он готов слушать, если кто захочет ему о себе рассказать, и сам он готов рассказывать о себе кому угодно, было бы человеку интересно все то, о чем он может теперь без конца говорить с Надькой — о детстве, о старенькой, больной маме, всю жизнь проработавшей на железной дороге. Он жили на какой-то станции, в поселке, и кроме как на железной дороге, работать там было негде. Когда мама была моложе, она мечтала, что когда-нибудь снимет свою оранжевую жилетку — чтоб больше не надевать. Так же, как кто-то еще в их бригаде, она думала, что станет буфетчицей, или кассиром — но так и не стала, хорошие места были нарасхват. Ясно было, что большинство женщин не дождется исполнения своей мечты — и мечта в их сознании блекла, чтобы со временем стереться совсем, хотя кто-то еще мог сказать, что вот поставит на ноги детей — пойдет на какие-то курсы…

Большую роль в жизни Лели сыграли занятия в театральной студии. Точней, это был народный театр. Конечно, Надька уже знала о театре, в письмах к ней Леля вспоминал о нем много раз, но в письме всего не расскажешь! Мама отпускала Лелю в театр начиная с шестого класса — на репетиции нужно было ездить в соседний поселок — и режиссер Николай Иванович посвящал его там в мир искусства. Мальчик танцевал зайчиков и джигитов, участвовал в инсценировках басен, его учили играть на гитаре и выразительно читать стихи. Но самым главным было духовное общение с Николаем Ивановичем и ребятами, точно так же влюбленными в искусство. И здесь, в большом городе, Леле не хватало этого вот духовного общения — хотя в общежитии так много ребят умели играть на гитаре и, кажется, все знали красивые стихи.

Вечерами собирались у кого-нибудь пить чай, в сумерках, при свете настольной лампы — как он любил свет настольной лампы! — и кто-то передавал Леле гитару, когда наступала его очередь. Голос его дрожал и срывался, когда он пел. Точней, такого голоса, чтобы петь, у него и не было, а он еще пытался забираться высоко, тянуть. Но кто кроме него вкладывал в пение столько чувства! И при словах: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» он окидывал ясным, любящим взглядом комнату — Надькину чаще всего — и по очереди останавливался на лицах — Надьки, своей девушки, соседок ее, парней с первого курса — Кирюши, Геныча — и вьетнамцев, забившихся в уголок. Там их глазки блестели в темноте. Ребята, как здорово, что мы можем побыть вот так, все вместе!

Песен в общежитии знали мало, и все песни были любимые — их пели по много раз. И он читал свое любимое стихотворение тоже много раз в одной и той же компании, почти каждый вечер, и всегда сообщал, что его написал режиссер народного театра, где он когда-то играл в родных местах. Должно быть, на этом стихотворении они там у себя и отрабатывали технику чтения стихов, как понимал ее Николай Иванович. Когда Леля читал стихи, у него снова срывался голос — он полудекламировал, полупел — щеки его розовели, и на глаза набегали слезы. В стихах воспевалась женщина, у которой была чудная фигура, и без сомнения, это был опыт эротической поэзии — удачный, нет ли. Обращаясь к женщине, автор описывал ей же самой всю ее — от волос, от кончиков пальцев. Стихотворение называлось «Стакан любви». В конце говорилось: «Я хочу выпивать этот стакан каждый день», — или как-то в таком роде. Когда Лелик читал в тишине, Надька не глядела ни на кого, и ей хотелось вычеркнуть эти минуты из их с Леликом отношений. Она думала, как много уже этих минут, этих слов, этих выражений лица, этих движений — округлых, плавных и все равно неловких — которые она вычеркивает и вычеркивает — без конца, так что и не поймешь, осталось ли еще что-нибудь.

Однажды они договорились встретиться где-то в парке, и когда Надька шла после занятий по аллее, за одной скамейкой она увидела что-то темное, шевелящееся. И это был Леля, присевший, скрючившийся, чистивший на себе брюки. Надька повернулась и побежала к воротам парка. И потом еще несколько дней робкий Лелик ждал ее у выхода с факультета, чтоб вместе ехать домой, а Надька смотрела в окно, дожидаясь, когда он уйдет. Как могла, она старалась себе втолковать, что погода нынче стоит сырая, скользко, и кто угодно мог бы вот так же заляпать брюки и чистить их прямо на улице, отойдя в сторонку с дороги, сложившись, как игрушка на шарнирах — или еще бывают такие складные линейки — и высоко подняв пятую точку. Ничего в этом особенного нет. Она как могла заставляла себя так думать. Но само собой думалось, что девчонки скоро заметят, что она уже три дня, пять дней, неделю не видится со своим парнем, что она стала уже как они! Они думают, что как они быть плохо — и над ней наверняка станут теперь смеяться. Особенно Валя, и она будет щипать ее со знанием дела, вкусом. Она придумает, как отравить жизнь той, которой столько завидовала! Хорошо, Надька успела отшить того вьетнамца, как бишь его, Тьена. Все знают, что она его отшила, он еще плакал и сказал: «Я никогда приду в ваша комната». А если б не знали, Валя могла бы сказать, что Надька бросила своего парня ради вьетнамца. Или что Лелик сам порвал с ней — приревновал. Отелло Лелик! Что возьмешь с Вальки, ей ведь уже 20 лет, а она никому не нравится. Злая, взвинченная. Геныч бросил ее, тот парень, с которым она встречалась после разрыва с Кирюшей. Она рассказывала что-то про Геныча соседкам по комнате и плакала — соседки не успели тогда сразу пересказать Надьке, ведь она мало бывала дома — а после все начало забываться. Вот и про Надькину любовь они забудут совсем скоро. Надо только перетерпеть как-нибудь это время, когда над тобой смеются…