Илга Понорницкая - Швабра и не-Алексей-не-Чернов

— Если б ты ходила со мной в Дом культуры, ты бы тоже была ближе к знанию истины, — сказал Наташа. — Ты бы не жила в грехе.

Девчонки порядочно замерзли. Я забираю у них ребенка и всех отправляю по домам, а сама скорей звоню в милицию, чтобы за ним могли приехать и отвезти его к родным. Он только немного старше нашего Андрюши. Его, наверно, где-то ищут. Сбились с ног.

Милиция приезжает к нам не сразу. Мальчишка грызет сухари. Они так и гремят у него во рту, пока я разогреваю суп. Валенки у него надеты на голые ноги, и пахнет от него так, что просто шибает в нос. Он взрослых мужиков так пахнет, от бомжей, и если такой, например, в автобус входит, то пассажиров сразу сметает с мест. Они сбиваются в толпу в противоположном конце салона, а пол-автобуса оказывается в распоряжении бомжа. Это же сколько надо не мыться, чтобы так пахло?

Мальчик, наевшись супа, идет в комнату, где спит моя дочурка, садится на пол среди ее игрушек и начинает медленно их перебирать. Я думаю: когда еще приедет милиция? И если бы я искупала его сразу, как только он здесь появился, он бы уже обсох. А, может, он успеет обсохнуть, если его искупать сейчас?

Женщина-милиционер приходит, когда я мою его в ванне. Он с удовольствием крякает, пускает пузыри. На милиционершу ноль внимания. Тут просыпается дочурка и начинает громко плакать. От ее плача у меня всегда наступает паника. Вот и теперь… Я уже в полном ужасе — на улице мороз, а у ребенка мокрая голова… И дочка надрывается. Она хочет есть. И так она уже долго спала…

Под ее крик, сбиваясь, я говорю милиционерше что-то про Рождество, про Новый год, про этот резкий запах пота и мочи, про то, что на ребенке не было носков, и я решила только его помыть… Детским шампунем…

И я даже флакон с шампунем из ванны несу, в свое оправдание…

Женщина пристально смотрит на меня. Как будто хочет что-то обо мне узнать. Может быть, то, чего я и сама не знаю. Так смотрят на преступников? Душа уходит вниз, в тапочки.

— У вас, конечно, нет в доме авторучки? — вдруг спрашивает женщина. — А я свою в машине оставила…

Мне кажется вдруг — она растеряна. От этого я теряюсь еще больше.

— Муж учится… заочно… в университете. И вообще. Почему у нас нет в доме авторучки?

— У вас грудной ребенок, — говорит женщина. — Вам трудно. Не надо искать авторучку. Ваш адрес у нас есть. Я после, в машине оформлю все… как-нибудь.

Она уходит, оставив мальчика с нами на праздники, и потом я объясняю мужу, что этот ребенок попал к нам вместо Андрюши, раз уж Андрюшу забрать было нельзя. И это — только на Новый год.

Муж терпеть не может, если я что-то решаю без него. Общительным его не назовешь. И, может быть, он хочет, чтобы мы провели праздники втроем — только наша семья, он, я и дочка. Я не представляю, что он скажет теперь. Но он только пожимает плечами:

— Ты ведь уже уладила с милицией? Что будем делать в выходные?

…Что я делаю?

Сплю!

Сон накатывает на меня сразу волной, заставляя наверстывать все недоспанное в больнице, и я сплю без снов — сплю очень сладко и глубоко. Так глубоко, что сразу не вынырнешь. И если не обойтись без того, чтобы подняться и сварить что-нибудь на нас троих, и покормить дочурку, я могу думать только о том, когда же снова, через сколько времени мне можно будет спать, спать…

Просыпаюсь — за окнами светло. Мальчонка спит на диване рядом со мной.

— Наш найденыш заразился от тебя сонной бациллой, — говорит муж, расправляя на батарее мокрые пеленки — одну поверх другой.

Иногда мне приходит в голову, что надо бы чем-то заниматься с мальчиком, коли уж мы взяли его в дом его на Новый год. В детском саду он был бы уже в средней или даже в старшей группе. У таких каждый день занятия. Они рисуют, лепят, им читают книжки… И я берусь читать ему какую-нибудь сказку. Но он засыпает, не дослушав до конца.

Все выходные мы проводим дома, и наш гость совсем не просится на улицу. И если он не спит — он ест. Такому аппетиту кто угодно позавидует.

— Я тоже найду жену, чтоб хорошо готовила, — сообщает он моему мужу за обедом.

Муж кивает ему, как равному.

— Только я маленькую себе найду — как я, — объясняет найденыш. — Твоя — большая…

Муж смеется:

— Ты ведь сам будешь — как я.

Мальчишка отправляет в рот очередную ложку супа — и так, с полным ртом, отвечает что-то уж совсем непонятное.

А один раз, когда мужа нет дома, он говорит мне, что его зовут Никита. И что на самом деле ему уже тринадцать лет, просто он такой — не вырос. Бывают маленькие люди, которые выступают в цирке. Он из их породы. И, может быть, когда-нибудь его тоже примут в такой цирк. А если не примут, то ему прямая дорога будет — в городскую тюрьму. Чем он еще сможет заниматься — только в цирке, или… — Он замолкает. — Ну, или воровать.

— В тюрьме сидят преступники, ты что? — успокаиваю я его. — Ты вырастешь большой, и станешь — кем захочешь…

Кто-то же рассказывал ему про тюрьму! И еще — выходит, где-то его водили его в цирк лилипутов. А в нашем городе такие цирки никогда не выступали… Откуда же он взялся? Разве сможет он это рассказать — такой малыш? Что он сам знает о себе?

И почему он думает, что никогда не вырастет?

Проходят новогодние праздники. Перед Рождеством за нашим гостем приезжает та самая женщина-милиционер.

Муж снова на работе. Дочка не спит, я прижимаю ее к себе левой рукой и что-то ей между делом говорю, чтобы не хныкала. Сейчас, сейчас, милая, кушать будем. Потерпи, милая. Видишь, Никита уходит от нас. Никиту надо проводить… Одной правой рукой я помогаю мальчику натянуть красные колготки. Их мужу на работе кто-то передал, у кого дочь выросла. Под джинсами колготки — все теплее. И свитер у кого-то нашелся для найдёныша. Теперь он не замерзнет.

Они с милиционершей уже выходят на лестницу, как вдруг Никита возвращается один.

Он тянет меня в кухню, а там откуда-то из потайных мест в своем пальтишке достает мою цепочку, серьги и спрашивает:

— Узнаешь?

— Н-ну, да… — теряюсь я. — Что, это мое?

Он как-то натянуто смеется. Ха-ха.

— Держи! Глупая ты совсем, смотреть на тебя жалко. И мужик твой не учит тебя. Чужого пацана пустили — и не смотрят…

Теперь я вижу, что ему вполне может быть уже тринадцать лет. Или еще больше.

Он машет рукой:

— Ну, никому больше дверь не открывай. А то ведь — жалостливая очень.

А потом он уходит.

Моя цепочка, серьги — это же все бижутерия. Совсем дешевая. Он, что, думал, что это золото?

Через два дня нам позвонили из милиции. Сказали, что Никита сбежал из детприемника, и если вдруг появится у нас, то мы должны им сразу сообщить.

Но он у нас не появился.

До того как дочке исполнился год, мы еще несколько раз попадали с ней в больницу. В младенчестве она была слабенькой и восприимчивой к любой инфекции.