Теодор Поуис - Притчи

— О Боже, разве не исполнен радости и благодати мир, в коем я пробудился? Куда ни глянь, зеленые поля и приятные создания. В вышине сияет восхитительное солнце, осыпая нас пригоршнями своего тепла. Под деревом прекрасный ребенок играет с маргаритками, танцует и кувыркается самым прелестным образом. Радостные звуки и славные виды окрест. Голубица воркует на дубе, девичий смех доносится из деревни, у девушки свидание с возлюбленным в полях. Одинокая цапля кружит над колокольней. Овечий бубенчик звенит с холмов, и звон его приобрел более мелодичное звучание в сравнении со звоном бубенца зимой потому, что бубенец прогрет солнцем. Из-за холмов доносится мерный плеск волн летнего моря. Мягкие ветерки напоены самыми сладостными ароматами, и живые изгороди покрылись майскими цветами. Какой же, должно быть, добрый и любящий у нас Бог! Ведь я пробудился в раю. Я вижу работающих в поле мужчин, поднимающийся из труб дровяной дым, говорящий о том, что идет приготовление чудесной пищи. Старые женщины вышли в сад подышать сладким воздухом и получить лобзание солнца. Все вокруг — счастье и изобилие. Дрозд поет, все дышит прелестью. Что может быть ярче и прелестней того ощущения счастья, которым одарен этот сад? Там, где в воздухе стоит аромат жимолости, все должно быть хорошо. Ничто не может помешать моему существованию в этой вечности, исполненной веселия, где все вокруг меня — приятство и радость. Кто, как не преславный Господь веселия, мог создать столько блаженства? И кто мы, каждый лист, как не счастливые дети Его? Каждое прелестное создание здесь принадлежит Его Священному Древу, принадлежит Богу. Мы все — часть той же славы. Как же рад я тому, что могу видеть радость такой доброй компании сынов и дочерей Бога!.

Краткое удовольствие зеленого листа в его размышлениях было грубо прервано скрежещущим смешком где-то поблизости.

Зеленый лист немного повернулся под порывом свежего ветерка и обнаружил позади себя, на дубовой ветви, тощий, бурый, потрепанный лист.

— Увы! — вскричал зеленый лист. — Возможно ли, чтобы посреди этого богоподобного великолепия обретался несчастный, скорбный труп, все еще льнущий к своей матери? Его жизнь, верно, продлил какой-нибудь несчастливый случай, какие выпадают хоть однажды даже в стране совершенной красоты. Этот бедный лист выказывает своим пребыванием здесь извращенный ум, цепляющийся за жизнь даже после того, когда все утехи миновали, упорствующий из пустой привычки, без какой-либо цели или радости. Дернись же посильнее, освободи себя, молю тебя, друг мой, ибо ты принадлежишь праху и персти земной, с которой ты должен был соединиться еще полгода назад.

— Повремените-ка немного, господин Зеленый Лист! — проскрежетал мертвец. — Ибо покуда у меня есть силы держаться за дерево, мое право на жизнь остается таким же, как и ваше. Можете быть уверены, что я подобно вам полностью осознаю все, что происходит вокруг, и, услыхав, как вы восхваляете все окрест, я просто не смог удержаться от смеха, поскольку знаю, что вы — новое, неразумное существо, тогда как я жил дольше и постиг многое.

— Ах, сэр! — воскликнул зеленый лист. — Ваши слова тревожат меня, и я боюсь, что вы впали в слабоумие, раз изрекаете такие странные вещи. Ибо даже если в таком возрасте сохранили вы разумение, это изумительное майское солнце, согревающее меня, согревает, верно, и вас, и все счастье этого славного мира, который вы можете покинуть в любой миг, одаряет вас, должно быть, теми же радостными ощущениями, что и меня. И если зрение ваше притуплено годами, а слух — зимними туманами, так что вы не способны радоваться видам и звукам окрест, все же выдавались, верно, дни прошлой весной и летом, когда вы были молоды и счастливы.

— Если и был, то я этого не помню, — отозвался увядший дубовый лист. — Зато я был свидетелем стольким грустным и жестоким событиям, что, не страшись я падения, я бы множество раз возжелал смерти.

— Увы, бедный, выживший из ума старикан, — сказал зеленый лист, — насколько не подходят этому майскому дню ваши слова. Это совершенно невозможная вещь, чтобы нечто ужасное или злое властвовало среди такого благолепия. Скажите, несчастный, что такое в этом славном мире могло с вами приключиться? Скорбь здесь исключена, и также исключены злодеяние, ненависть и алчность. Пригожая весна продлится долго, а потом наступит лето, которое благословит нас своим жаром, и даже потом, когда жара пройдет, выдастся для листьев еще много счастливых дней, пока не наступит осень. Но чего же нам бояться тогда? ибо наша мать, наше дерево, втянет в себя весь цвет нашей кровожизни, который делает нас такими пригожими, а мы сами, приуготовленные к смерти, обнаружим, что держимся за жизнь уже не настолько крепко, чтобы однажды, в сладком сне, даже не зная, что умираем, мягко опуститься на землю, и лишь резвое дитя, быть может, поймает нас на лету. Где, спрашиваю вас, скорбь в таком конце? Ибо, когда придет осень нашей жизни, сердца наши, полные добрых, зрелых отрад, сослужат свою цель, поэтому для нас настанет время, просуществовавши отмеренный нам круг бытия, увянуть и исчезнуть. Желудевой плюске не удержать воды больше, чем она может удержать, так и листу не выдержать более одного счастливого времени года; ибо после этого, даже если я задержусь на этом свете, радости начнут повторяться, и они уже будут лишены вкуса тех первых, истинных. Весне, лету и осени можно порадоваться лишь раз, и счастье того, кто возжелал продлить его сверх установленного Творцом срока, будет обращено в полынь. И да прейдут наши дни счастливо.

— Не так счастливо, как вам хочется думать, мой юный друг, — сказал мертвый лист, — и если бы вам было известно об этой земле и делах тварей и существ, живущих на ней, столько, сколько известно мне, вы бы захотели, чтобы какое-нибудь дитя вроде того, что играет внизу, вырвало вашу мать из земли, когда она была еще тонким побегом в дюйм длиной.

— Вы говорите вздор! — вспылил зеленый лист, — Ваши годы определенно не сделали вас мудрее. Прожив всю зиму, среди сырости и холода, вы, верно, подхватили подагру или что похуже, и мой самый лучший совет — позвольте первому же порыву ветра сорвать вас с дерева.

— Хоть мне и довелось увидеть столько неприятностей, — ответил дубовый лист, — и хоть я чувствую себя поблекшим и сухим, ничто из того, что я видел или чувствовал, не сделало меня настолько храбрым, чтобы захотеть смерти; самая великая скорбь, самые жесточайшие мучения предпочтительнее смерти; мы терпим над собой насмешки всех вещей, кроме смерти, которая есть единственная правда, и поскольку нет ничего ужаснее этой правды, ее следует избегать всеми силами.

— Но как может быть конец плохим, когда настает срок? — спросил зеленый лист чуточку нетерпеливо. — Ни один лист не пожелает для себя времени больше того, что ему отмерено; и разве земное счастье не заставляет встретить смерть с радостью?