Ирина Велембовская - В трудную минуту

Они оба посидели в ласковой тишине сентябрьского предвечерья. Оно было действительно очень хорошее, желто-красное, тихое. Листья на дорожках ворожили, перешептывались, и через облетающую рощу далеко была видна синяя, мерно текущая река.

— Ступай домой, дорогая, — вздохнув, сказал Кудрявый. — Мне уж на уколы пора, шкуру дырявить… Взяла бы продукты-то. Придешь домой, яичницу изладишь.

…Через несколько дней пошли дожди, весь сад облетел. И хотя и не было еще очень холодно, но больных не выпускали, чтобы не тащили на тапочках сырой песок. Через окна тоже стало трудно переговариваться, потому что плотно прихлопнули рамы, заколотили шпингалеты и на подоконники нагородили горшков с желтеющими аспарагусами и уродливыми столетниками.

В шесть часов начинало смеркаться, и два раза в неделю в эти часы пускали посетителей. Паня приходила загодя, чтобы не остаться без белого халата.

— Вот она, моя подружка! — поднимался с койки Кудрявый. — Садись, Паша, сюда. Дождик-то тебя не прихватил?

— Чуть сбрызнул. Ну, здоровье как, Григорий Алексеевич?

Паня каждый раз ждала, что он скажет: выписываюсь скоро. Но о дне выписки пока речи не было. Кудрявый только обещал зайти к ней в гости, когда поправится, посмотреть, как она живет. Что же, пусть придет, увидит, что у нее все очень хорошо, порядливо, чисто. Кудрявый говорил, что достанет ей билет до Астрахани на пароходе первым классом: ему полагается, как речнику. Он сколько раз предлагал жене, а она не интересуется. Так вот пусть Паня прокатится, посмотрит и Горьковское море, и Волжскую ГЭС, и новый Волгоград… Но, с другой стороны, прикидывала Паня, может быть, когда Кудрявый выпишется, то и всей дружбе их придет конец. И она боялась этого… Представить себе не могла, как это придет воскресенье, а ей некуда будет собраться, никто ее не будет ждать. Надо человеку, чтобы его ждали, обязательно надо!

И ей еще страшнее сделалось, когда Кудрявый вдруг спросил ее:

— Паша, скажи честно, ты на меня не обижаешься?

— Это за что же?..

— Только ты не сердись… Второй ты месяц ко мне ходишь, время свое тратишь. Не верю я, что женщина будет к мужчине без своего интереса ходить…

Паня собрала волю, сурово поглядела на Кудрявого.

— А ты много про женщин знаешь? Всякие они есть, милый мой. Одну нянчить надо, а другая тем и жива, что кого-нибудь нянчит. Ну вот и я себе подыскала… заботушку. Плохо это, что ли?.. И ты меня, Григорий Алексеевич, не бойся: я ведь по-хорошему…

Кудрявый притих. Потом взял Панину руку, стиснул между своими большими ладонями.

— Ну, тогда вдвойне спасибо! — И он тряхнул большой кудрявой головой. — Болезнь меня, Паша, подковала на все четыре лапы. Тошно без работы, без дому. Осточертел мне халат этот, рубаха с махрами, тапки эти!.. Ты меня здорового-то не видала: я ведь, Паша, мужик заводной, компанейский и одеться люблю, фасон навести. Баян у меня есть, хорошую музыку могу исполнять.

— Вот и миленькое дело! — искренне сказала Паня. — Я люблю, когда хорошо играют…

Сказала и осеклась: где же это он ей играть будет?

— Ну, пойду я…

— Когда ж придешь? — спросил Кудрявый, и на этот раз с какой-то особенной надеждой. — А, Пашенька? Приходи!..

Она обещала, что дня через три. Сердцу ее вдруг стало жарко…

…Паня не заметила, что эти три дня, от среды до субботы, три сумрачных октябрьских дня, были такие холодные, противные от дождя и грязи на улицах, по которым она бегала со своей сумкой. Ей казалось, что лучших дней у нее еще не было. Что он сказал ей такого в их последнюю встречу? По-особенному поглядел на нее, что ли? Может быть, чуть-чуть поласковее, повеселее, чем всегда, Пашенькой назвал. И вот это «чуть» так задело за сердце, что Паня почувствовала: вся ее жизнь теперь в нем, а без него — это уже будет не жизнь…

Она бесстрашно рассказывала сама себе, как бы по утрам поднимала его на работу, ни минутой раньше, чтобы не украсть у него отдыха, и ни минутой позже, чтобы не заставить торопиться, чтобы он побрился, поел без спеха, оделся. Она видела его, как он стоит посреди двора, здоровый и красивый. На его большой кудрявой голове мохнатая пыжиковая шапка. Из-под желтого полушубка смеется яркий красный шарф, черным солнцем сверкают калоши… Он выходит на улицу, а она все глядит на него через примороженное окошко. Вечером они сойдутся у стола, и она будет есть то же, что можно и ему, и такого наварит, что он и не запросит мясного. Может, к маю только она подаст ему ветчинки, разобьет яичницу и сходит за «белой головкой». Конечно, если врачи позволят.

Пане казалось, что она слышит шаги в сенях, скрип двери… Она уже видит его, не смеет от радости сама первая подбежать, а ждет, когда он скажет: «Это я, Паша!»

Мечтам запрета нету. Паня видела совсем маленькую девочку с круглой кудрявой головой. Она держится за отцовский палец и вдруг в первый раз шагнула, пошатнувшись. А он говорит:

— Паш, гляди-ка, Виолетка наша побежала!..

Пане казалось, что это все уже есть, сбылось, и в душе ее было тесно от радости и от той самой тревоги, которой ей раньше не хватало. Прилетела красавица птица, которая всегда облетала ее дом, садилась в чужом саду.

— Григорий Алексеевич! — сама себе сказала Паня. — Чего бы я для тебя только не сделала!.. Для тебя, милый мой! И ничего мне не надо!..

В субботу в больницу она не шла, а летела. Нянька, увидев ее запыхавшуюся, усмехнулась:

— Гнали тебя, что ль, в три кнута? — И, увидев, что Паня тянется налить воды, предупредила: — Почище полощи стакан-то: всякие тут пьют. Чего-то творится с тобой, Прасковья!

Но Паня ничего не слышала. Как пробило пять, первой метнулась в палату. Кудрявый поднялся ей навстречу, но в глазах его на этот раз было какое-то усталое удивление, и обрадовался он как будто бы через силу.

И Паня сразу повяла после трех дней «цветения». Она молчала, ожидая, что же он ей скажет.

Он тоже помалкивал долго, словно испытывал ее, или как человек, весь охваченный своей мыслью. И только потом попросил:

— Слушай-ка, Прасковья Ивановна… Ты меня извини. Выйдем-ка на коридор. Я тебя дело одно хочу попросить.

Он сунул ей какой-то адрес, написанный на бумажке, и стал объяснять, как туда добираться: часа полтора езды пароходом вниз до Бумкомбината, оттуда автобусом до поселка. Ленинский просек, второй дом от угла…

— Поезжай с ночным, поспеешь к первому автобусу. Входи смелее. Скажешь, что я просил узнать, не приехала ли мать из деревни. Главное, посмотришь… одна ли она. Жинка моя, то есть… Прямо на вешалку смотри: висит ли бушлат мужской и фуражка речная? Да что вас, женщин, учить? Сама все сообразишь. На-ка вот денег на дорогу.

Паня потемнела. Но она взяла адрес, деньги и ушла. На дворе шел сильный дождь. Кудрявый стоял в освещенном, обрызганном дождевыми каплями окне и смотрел вслед уходящей в потемках Пане.