Николай Златовратский - Надо торопиться

– Побединская! – вдруг обратилась она ко мне, не смотря, впрочем, прямо мне в лицо. – Вы замуж… с золотой медалью? (Она, бедная, едва получила удовлетворительные баллы, потому, как говорили классные дамы, что много тратила времени на чтение „необязательных“ книг.) А вы, Петрова, неужели тоже? И вы, Кольцова? И вы, mesdames?..

Но в это время начальница громко сказала:

– Ну, дети, теперь на отдых!.. Будьте здоровы, веселы, счастливы!..

– Да, конечно… теперь уже отдыхать… Чего же больше! – заметила суровая девушка. И все стали расходиться.

Не знаю, как ни тяжело мне было жить здесь, чего только не перенесли мы, но, кажется, более тяжелых минут, как тогда, я не переживала.

Я вышла из гимназии. Я не замечала, скоро или тихо я шла, одна или с подругами. Я помню только, как у меня стучало в висках, кровь то бросалась в лицо, то отливала, мысли бессвязно носились в голове. Все перемешалось: торжество и позор, радость и отчаяние, жажда отдыха (просто даже физического отдыха) и решение тотчас же, не теряя ни минуты, снова идти и идти. Но как идти? Это безумие, невозможность!.. Бросить всех своих? И вот опять мысль о матери, об отце… А он теперь такой стал бодрый, хороший… в нем только что вдруг все поднялось, воскресло!..

– Ну, Надечка! – сказали враз отец и мать, встречая меня такими сердечными поцелуями… А мама так радовалась, что уж теперь я отдохну, и все крестила меня.

Но дальше я ничего не помню. Прошли три невыразимо томительных, тяжелых дня: у меня была горячка, и вот, перед кризисом, я, помню, пережила таких же три, четыре дня… пока, наконец, все оборвалось. Я не выдержала и разразилась истерическим плачем. Я плакала громко и неудержимо, плакала целые часы. Отец был особенно нежен со мной. Однажды он подошел к моей кровати, робко присел сбоку и стал гладить меня по волосам. Потом, видя, что я немного успокоилась, он тихо сказал:

– Надечка, ты вышла бы в залу, тебе было бы лучше…

– Я не хочу, я не люблю его, – закричала я, не понимая сама, что говорю, зачем, и не в силах была сдержать себя. – Я пойду скажу ему, – говорила я, быстро вскакивая с кровати и в то же время смутно сознавая, что я делаю что-то нелепое, что я все брежу, сумасшедшая…

Отец был бледен, – даже я это заметила. Он быстро положил мне на горячие губы свою холодную ладонь, уложил меня на кровать и вышел…»

Побединская оглянулась. Там и здесь по тротуарам шли, обгоняя и догоняя ее, студентки. Впереди виднелся Николаевский госпиталь. Воспоминания Побединской резко оборвались, и мысль пошла какими-то неуловимо быстрыми скачками, будто торопясь что-то закончить.

Вот Побединской почему-то вспомнился вагон железной дороги. Поезд словно плывет, покачиваясь и погромыхивая цепями; тут и сердитый, молчаливый отец, и мать, которая то и дело крестится, и сестренка, с любопытством осматривающая пассажиров, и она, которой почему-то неловко смотреть и на отца, и на мать, и на сестру… Да и все они, хотя и сидят друг против друга, избегают смотреть один на другого. Когда же глаза ее встречались с глазами отца или матери, у нее вдруг почему-то сильно начинало биться сердце: она вспыхивала и опускала свои глаза…

Странно! У нее из головы не выходило сравнение их поезда с кораблем. Ей казалось, что вот именно так, должно быть, совершал свое знаменитое путешествие Колумб… Кругом безграничное море. Корабль плавно несется, чуть покачиваясь и скрипя снастями; путники молча стоят на палубе и смотрят вопрошающе то в безвестную даль, то на стоящего впереди их, со сложенными на груди руками, вперившего взор в туманную дымку горизонта, большого человека. Этот человек тоже невольно опускает глаза, когда случайно встречает обращенные к нему взоры спутников. О, он так хорошо знает, о чем спрашивают его эти взгляды, он так страшно сознает ответственность, которую возложила на него судьба!.. И ей казалось, что и у него, должно быть, замирает сердце, – у этого большого человека, как и у нее, слабой, худой, бессильной девушки.

Потом быстро проносится в ее голове другая картина. Сырая, холодная квартира в одном из узких переулков Выборгской стороны (тогда они еще жили там). Все они теснятся в одной маленькой полутемной комнатке, потому что две соседние сдают жильцам. Вечер… Побединская возвращается с урока. У ворот дома с чем-то возится народ: это привезли ее отца, в продранном пальто, растерзанного; его тащат дворники во двор, вот его вволокли в их комнату и положили на старый, провалившийся диван…

И первая мысль, которая пробегает в голове Нади, это – мысль скверная. Господи, когда же будет конец?..

Несчастный неудачник измучился сам, измучил других и падал все ниже и ниже…

Наутро он лежал уже на столе под образами.

«Это он от меня погиб… Зачем я их всех завлекла сюда?.. Он понадеялся на мои убеждения, что его здесь лучше оценят… Я сама верила в это искренно. Но как же я могла иначе?.. Отчего он не дожил?.. Вот уж… скоро… конец… Вот еще последние шаги, последние…»

Побединская стояла уже у госпиталя. Она отворила массивную дверь. На нее хлынул знакомый шум, ряд воспоминаний моментально рборвался и потонул в совершенно новом, другом круге представлений, интересов, идей.

По широким коридорам и пустым палатам были рассеяны своеобразные группы студенток. Одни кого-то слушали, другие горячо разговаривали, третьи поспешно списывали программы и расписание экзаменов.

– Господа! – крикнула одна высокая студентка, с черными кудрями девушка, поднимая кверху сверток лекций. – Господа! Кто идет к Р.? У него сегодня последняя операция. Больше нам не удастся уже видеть… торопитесь, а то провалимся все на позор всему женскому миру!

– Это ужасно! – также громко отвечал ей кто-то из группы. – Уже теперь только и слышишь: а вот посмотрим, как-то вы оправдаете надежды?.. Говорят, на наши экзамены соберется вся знать: словно – спектакль!..

– Ну, авангард, крепись! – крикнула первая черноволосая девушка. – За тобой пойдут целые полки!..

– Побединская, я совсем трушу… Ей-богу же!.. Никогда, никогда я так не трусила, бедненькая, – говорила одна молоденькая студентка с розовыми щеками и почти детским лицом, беря под руку Надю Побединскую и скрывая под шутливо-поддельным ужасом действительное волнение. – У вас все есть программы? Нам надо торопиться, торопиться…

– Да, Петрова, надо торопиться… и не падать духом!.. Уже теперь остается дать один, последний ход… А там!..

Побединская улыбнулась своими бледными, бескровными губами и тотчас же заторопилась.

– Я вот только сейчас сбегаю на урок. Никак, знаете, не могу оставить уроков даже на этот месяц… Право, такое стечение обстоятельств… А вы спишите расписание и ждите меня через полтора часа.