Павел Засодимский - Неразлучники

– Батя! Скажи ты мне, пожалуйста, что это такое стучит? – спрашивает Вася. – Точно какая-нибудь большая телега где-то катается…

– Это, сказывают, от жары бывает, а что – и сам я доподлинно не знаю, – отвечает старик и боязливо крестится, когда сильный раскат грома разражается над его головою.

А Вася не робеет, нет для него страхов. Он, как пловец, не имеющий понятия ни о мелях, ни о подводных камнях, ни об ужасных ураганах, наводящих страх на моряков, носится по неведомым ему волнам житейского моря. Он только заботится, как бы ему не упасть или не натолкнуться на что-нибудь. Если при ходьбе он задевал за что-нибудь плечом и слегка стукался обо что-нибудь головой, то всегда сильно вздрагивал, и на побледневшем лице его выражался испуг – не страх, а именно испуг, обыкновенно испытываемый чувствительными натурами при всякой неожиданности.

– Батя! Растолкуй мне, что такое огонь? – спрашивает Вася в другой раз. – Я брал его в руку – в руке ничего не оставалось, а все-таки руке было больно. Отчего же больно-то, когда тут ничего нет? А?

– Огонь жжет, оттого и больно! – объяснил старик.

– Не возьму я в толк… – шептал юноша.

Сны были для Васи лишь повторением действительности. То грезилось ему, что он сидит и растирает табак, то будто прядет, и нитка у него тянется без конца, а веретено тихо жужжит под пальцами; то будто он идет об руку с батей по какой-то ровной, гладкой дороге, ни за что не запинаясь, ни за что не задевая, идут они все в гору, все выше, выше, дышится так легко, свободно, так хорошо. То снилось ему, что он с батей сидит в лесу и батя рассказывает ему всякие истории о людях, о зверях, о птицах и рыбах, то грезилось ему, что он с батей звонит на колокольне и словно носится по-над землей вместе с птицами…

Слепые жили в своей сторожке, как в монастыре или в пустыне. Редко доходили до них житейские новости и слухи, а все же-таки доходили порой.

– Что это они все ссорятся и злятся друг на дружку? – говорил Вася. – Неужто им тесно жить стало?

– Всякий о себе думает, дитятко! – возражал старик. – Каждому охота лучше… Вот и перебивают друг у дружки все, что попадется…

А разве иначе никак нельзя? – спрашивает юноша. Так уж, говорят, свет устроен…

Худо, ежели правду так… – бормотал про себя Вася. Осенью в Боровом бывала ярмарка. Она длилась три дня и называлась Покровскою, потому что продолжалась с 1 до 4 октября. В это время в Боровое приезжали купцы из города, крестьяне приводили на продажу скот – лошадей, коров, наезжали цыгане, торговцы с красным товаром и со всякими сластями. Деревенская площадь захлебывалась народом, даже по погосту бродили толпы. В эти дни шум и крики с утра до ночи раздавались в Боровом. Иногда завязывались ссоры, и ссоры доходили до рукопашных схваток.

– Господи! – в волнении восклицал тогда Вася. – И из-за чего они дерутся? Что им надо?

– Да разве без драки можно! – возражал старик.

– Разве же нельзя погулять смирнехонько?

– Что же за праздник без драки…

Вася недоумевал… Болезненное выражение появлялось тогда на его сжатых губах. Когда до него доносились крики пьяных и неистовые ругательства, он вдруг бледнел и начинал тяжело дышать...

– Ох, дураки, дураки! – с сердцем бормотал старик.

– Батя! Жаль мне их… вот как жаль! Сказать не могу… – тихим, дрожащим голосом шептал юноша. – Что это они делают? Зачем они этак?

Он тяжело вздыхал и низко клонил голову.

Ярмарка, праздники, гулянья всегда сильно расстраивали его. В ту пору он плохо спал ночи, часто просыпался и будил старика…

– Батя! А, батя! – испуганно взывал он. – Ты ничего не слыхал? Как будто кого-то бьют, кто-то стонет… или это мне так почудилось!

Иногда ему грезились эти крики во сне, а иногда слышались наяву… В ту пору и ветер, завывающий по погосту и глухо гудевший колоколами, и лай собак, и шум деревьев заставляли Васю вздрагивать и напряженно прислушиваться к тому, что происходит за стенами их безмолвной, тихой сторожки.

Мало на свете братьев, которые любили бы друг друга так крепко, как наши братаны-неразлучники. Старший покровительствовал младшему, служил ему руководителем; младший зато всячески старался услужить ему.

– Батя! Отдохни… Я один поработаю! – говорил Вася. – Ложись! Я постель тебе поправлю…

И Вася излаживал сено, чтобы старику было ловчее лежать.

– Ой, родной ты мой! – с сердечным умилением шамкал старик. – Я уж не знаю, как бы я без тебя и жить-то стал…

– Нет, батя! – возражал юноша. – Ты-то прожил бы без меня, а вот я-то пропал бы один!

– Не хотелось бы мне оставлять тебя… – продолжал старик. – А придется оставить! Ты еще – парень молодой, а я уж стар; тебе еще долго жить надо, а мой конец – не за горами. Охо-хо!

– Хорошо бы мне с тобой вместе умереть! – задумчиво промолвил юноша.

Слепые не раз разговаривали об этом, но старик обыкновенно кончал все одним и тем же:

– Нет, дитятко! Ты моложе… ты переживешь меня. – И затем в виде утешения добавлял: – Ну, свет не без добрых людей! Не покинут темного человека…

– А все-таки я один буду! – повторял юноша грустно. – Кто со мной разговаривать станет, да и о чем говорить со мной? Знаешь, батя, мне иной раз кажется, что мы с тобой только вдвоем на свете живем…

Да и вправду! – соглашался старик. – Все люди сами по себе, а мы двое – сами по себе. Мы промеж людей ровно отрезанные ломти…

Да. Именно они чувствовали себя в мире отрезанными ломтями и поэтому-то так крепко прижимались друг к другу. Они не могли принимать прямого, деятельного участия в горях и радостях своих ближних, хотя в душе и радовались чужой радости и печалились чужому горю… Старик знакомил юношу заочно с землей, с людьми, и со всем вообще, что окружало его. Вася не уставал слушать, иногда и сам расспрашивал кое о чем. Рябок любил рассказывать о своей прошлой жизни и сам для себя находил в этом удовольствие. Старик рассказывал, как он женился, как у него родились дети, как они умерли, как, наконец, он схоронил жену и остался бобылем…

– Все прошло! – говорил он. – Вся жизнь – точно сон… Между братанами не существовало тайн. Каждою мыслью, каждым чувством делились они друг с другом. У них все было общее. Двадцать лет изжили они вместе, под одною кровлей, и все это время жили душа в душу. Один из них за это время рос и становился юношей, другой – старился и дряхлел. Они привыкли друг к другу так, как только могут привыкать люди. Иногда, даже проснувшись ночью, Вася окликал старика:

– Батя! Ты тут?

– Здесь я, здесь, дитятко! Спи, голубчик, Господь с тобою! – спросонок успокаивал его старик.

Юноша искал руку старика и, прикорнув головой к его плечу, засыпал спокойно и тихо, как дитя, как птенчик под крылом матери, вполне уверенный в своей безопасности.