Павел Засодимский - Трагическая минута

В жизни иногда встречаются нам такие картины, такие потрясающие сцены, которые никогда потом не забываются. Они глубоко и резко запечатлеваются в памяти во всех своих подробностях, со всеми красками и оттенками. Например, проживи я хоть сто лет, не позабыть мне ни за что одной из таких поразительных сцен…

Это было не очень давно… Я с сестрой гостил в усадьбе нашей старой тетушки. Усадьба небольшая, и стоит она над рекой, в затишье, посреди лесов, полей и лугов; старый барский дом почти совсем спрятался в саду. Тетка безвыездно жила в своем старом деревенском доме в обществе старой ключницы и серого кота. Кота звали Матросом или – чаще, попросту – Матроской. Матросом прозвали его за то, что он, разыгравшись, с изумительною легкостью и быстротой карабкался на деревья, с ловкостью акробата цепляясь когтями за малейшие неровности коры; таким же образом спускался он с дерева и с саженной высоты прыгал на землю.

Матроско был любимцем моей тетушки: старушка всегда уделяла ему вкусный кусочек и поила его со своего блюдца чаем, то есть сливками, разбавленными теплой водой. Матроско, со своей стороны, был замечательно привязан к ней: он ходил с нею в огород, в сад, в поле, одним словом, бегал за нею повсюду, как собачонка. Он спал, обыкновенно, на мягком кресле, рядом с креслом тетушки, но при всяком удобном случае норовил забраться к ней на колени. Если ему удавалось попасть к ней, он, по-видимому, тогда чувствовал себя самым счастливым котом в мире и громко запевал свои песни. Если же старушка гладила его по его мягкой, шелковистой спине или чесала у него за ухом, тогда пение его звучало таким самодовольством и делалось так громогласно, что даже слышно было из другой комнаты. Бывало, в таких случаях, разляжется он с полным комфортом, вытянется, одной лапкой легко и осторожно ухватится за тетушкин рукав, приклонит к ней голову со всей своей кошачьей нежностью и грацией и, полузакрыв глаза, сладостно, томно мурлычет…

Я люблю животных и всегда чувствую к ним жалость. Жестокое обращение с животными возмущает меня… Конечно, какому-нибудь господину ничего не стоит толкнуть, ударить или даже придушить какого-нибудь жалкого, заморенного котенка. Но спрашивается: по какому же праву? За что же это?.. Не за то ли, что это несчастное маленькое животное слабее, беззащитнее какого-нибудь глупого верзилы? Не за то ли, что это животное не может думать так же хорошо, как думаем мы, и не в состоянии говорить с нами человеческим языком, выражать нам свои нужды и желания?.. Но ведь и животное по-своему думает, чувствует, и у него так же есть своя душа!..

Кошка так же, как женщина-мать, защищает своих котят, совершенно забывая о себе и вступая из-за них в бой с неприятелем во сто раз сильнее ее. Если у нее отнимут котят, она несколько дней после того ищет их, чрезвычайно трогательно зовет их к себе, ходит грустная, убитая и жалобно мурлычет. Значит, она по-своему, своею маленькою, кошачьею любовью любит своих детенышей… Собака во сне бредит, лает, визжит: значит, она видит сны; значит, у нее сильно развито воображение. И почем знать! Во сне она, быть может, создает целые поэмы – в собачьем вкусе: может быть, видит себя на охоте, видит какое-нибудь бесконечное болото, покрытое кочками, поросшее густою травой, с массой уток или дупелей, или видит дремучий лес и шмыгающих в его полумраке волков, зайцев и лисиц… Иные животные, как, например, лошадь, олень, умирая, плачут и смотрят на окружающих так грустно, так печально, что и сомневаться нельзя в том, что они в эти горькие минуты, действительно, тоскуют, скорбят душой…

Мне особенно жаль животных именно потому, что они лишены возможности ясно, словами, высказывать нам свои желания, потребности, свои радости и страдания…

Матроско был добрый, смирный, ласковый кот. Я скоро познакомился с ним, и мы сделались друзьями…

Мы вместе с ним гуляли по саду. Я с книгой ходил по аллее взад и вперед, а Матроско следом бродил за мной. Иногда он, бывало, сядет в сторонке, посидит и опять ко мне. Он всегда был очень доволен, когда я брал его к себе на плечи. Если же я долго не обращал на него внимания, он или терся около моих ног, выгнув спину и задрав хвост, или же садился среди аллеи, прямо на дороге, так что я неминуемо должен был натолкнуться на него… Он ходил со мной даже в поле. Если я шел скоро, то он трусил за мной рысью, и серая спина его была чуть видна из-за густой травы. Он также хаживал со мной и на берег реки и катался со мной в лодке. Он обыкновенно входил в лодку с некоторым опасением и во все время плавания осторожно переходил с одной стороны лодки на другую, с тревожным видом посматривал на воду, нюхал, прислушивался и вообще выражал большое беспокойство.

Не позабыть мне, как жалок и смешон показался мне Матроско, когда я в первый раз в сопровождении его отправился купаться. Когда я, раздевшись, бросился в воду и поплыл на середину реки, Матроско забегал по берегу и жалобно замяукал, вероятно, считая меня уже безвозвратно погибшим. (Кошки, как известно, боятся воды и добровольно никогда не войдут в воду, хотя, в случае крайности, и могут держаться на воде.) Матроско не мог следовать за мной, не мог спасти меня, но что мог – он делал… Он бегал взад и вперед по самой окраине берега, так что порой даже ступал в воду. Я видел, как он потом, выйдя на сухое место, тряс то одной, то другой лапкой… Я цел и невредим возвратился на берег, и Матроско радостно терся около моих ног.

Матроско, как всякий порядочный кот, ловил мышей и крыс. Я не думаю, чтобы у него, как утверждают некоторые философы, была врожденная склонность к этому занятию. Мать научила его ловить мышей и крыс в ту раннюю пору его жизни, когда он только что «вступил в свет», то есть когда выполз с места своей родины, из-под печки, и стал бродить по щелеватому кухонному полу. Мать сначала приносила ему мертвых мышек, а потом стала давать ему наглядные уроки, которые, разумеется, не прошли бесследно: при нем она подкарауливала мышей, спрятавшись за каким-нибудь лукошком, и терпеливо, затая дыхание, выжидала удобного момента, затем стремглав бросалась на свою добычу и хватала ее. С течением времени Матроско и сам попробовал свои силы на охотничьем поприще. Впрочем, особенных подвигов он по этой части не совершал, потому что почти всегда был сыт по горло.

У Матроски было странное обыкновение – тащить домой свою добычу, где бы он ни поймал ее. Из-за этого у нас бывало много шуму. Тетушкина ключница-старушка и сестра моя очень боялись мышей и, завидев Матроску с его добычей, поднимали страшный гвалт.