Давид Шраер-Петров - Велогонки

— Еще бы! — сказал я. — Футбол, хоккей и особенно — велогонки.

— Велогонки! — подхватил Шварц. — Да, это самое главное для моряка — любить велогонки. Море ведь как огромный велотрек. И волны обгоняют друг друга. Как велогонщики!

— Вы так красиво рассказываете, Шварц! — улыбнулась Наташа.

У нее была какая — то особенная улыбка. Хотелось смотреть, не отрываясь. Манящая улыбка.

— Тебе нравится, Наташа, как я рассказываю? Можно на «ты»? — спросил Шварц.

— Конечно! Только я вас буду на «вы», Шварц?

— Как тебе удобнее, поначалу, — ответил Шварц и обратился ко мне: — Мы говорили с тобой, Даня, о велогонках. О велоспорте, который необходим, если ты хочешь стать моряком. У тебя есть велосипед?

— Еще довоенный. Отцовский. Со шведской втулкой на заднем колесе! — ответил я и замолчал. Ну, что мне было рассказывать Шварцу про отца, который тоже был моряком во время войны. Про отца, который ушел от нас с мамой к другой женщине. — Есть у меня велосипед!

— А ты, Даня, хотел бы попробовать на гоночном?

— Еще бы!

— Так возьми мой и катайся, хоть целый час! — сказал Шварц и, оторвав свою руку от велосипедного седла, переложил мою ладонь с Наташиного подоконника на черную упругую кожу своего чемпионского велосипеда. — Не спеши. То есть не спеши возвращаться!

— Я гонял целый час, а может быть, и дольше. Часов у меня не было. В то время ни у кого из подростков не было часов. Жили бедно. Да и не принято было школьнику иметь часы. Первые часы отец подарил мне, когда я поступил в медицинский институт. Не в военно — морское училище, а в медицинский институт. Правда, море не хотело отпускать меня и там. Студенты моего института, в том числе и я, проходили военно — морскую практику на подводных лодках. Но это — сюжет для другого рассказа. А в тот день, когда Шварц появился в нашем дворе и завел разговор со мной и Наташей, а потом дал мне свой чемпионский велосипед, я катался не меньше часа. Я гнал по стреле Новосельцевской улицы от моего дома в сторону станции Кушелевка, потом возвращался, чтобы пересечь проспект Энгельса и мчаться по Ланскому шоссе до самой Черной речки, где был смертельно ранен Пушкин. Смертельно ранен на дуэли из — за ревности к своей жене Наталье, Натали, Наташе.

Когда я вернулся, Шварц все еще стоял у окна и разговаривал с Наташей. Жильцы нашего дома занимались своими воскресными делами: прогуливались по двору, играли в домино, заводили патефон и танцевали. Все эти маневры не задевали Шварца и Наташу, как будто бы они стояли на островке посредине реки. Конечно, все всё замечали. Простоять у окна самой красивой девушки в нашем доме и остаться незамеченным было бы невозможно. К тому же слава Шварца была так велика, его появление в нашем дворе было таким необыкновенным событием, что любой из жильцов не только не усомнился в целесообразности и оправданности его столь продолжительного стояния около Наташиного окна, но и гордился этим, словно чемпион пришел в гости ко всем нам вместе. Нечто подобное роилось и в моей душе. Вроде коллективной гордости одного из собратьев по улью, который посетила необыкновенная пчела. Даже моя влюбленность в Наташу оказалась на время приглушенной коллективным восторгом перед Шварцем и гордостью тем, что он нанес нашему двору свой чемпионский визит. То есть и Наташа в момент такого вот обобщенного восприятия Шварца представлялась мне (и, наверняка, другим) частью всеобщего, дворовой функцией красоты. Хотя, Шварц мог бы прельститься и другими функциями: партией в шахматы, скажем, с нашим никем не превзойденным мастером Юркой Дмитриевым. Или беседой о садоводстве с охранником Иодко. Да мало ли с кем о чем или о ком мог поговорить Шварц. Он выбрал красоту. Прекрасно! Наверняка именно такой ход мысли привел к своеобразной круговой поруке: никто и словом не обмолвился с матерью Наташи о визите чемпиона и его продолжительной беседе у распахнутого окна. Да и возвращалась старая черкешенка из своего ларька «Пиво — Воды» поздно вечером, стряпала свою бусурманскую еду на керосинке и запиралась на ключ, ни с кем и словом не обмолвившись. «Деньги накраденные считает черномазая!» — заключали жильцы и молчали про Наташу и Шварца.

А молчать было о чем. И тут я оказался в психологическом капкане, который я сам помог поставить Шварцу. Я был влюблен в Наташу, и эта влюбленность диктовала мне руководствоваться правилами рыцарской чести, то есть исполнять желания Прекрасной Дамы. А главным желанием Наташи было находиться вместе со Шварцем. Но та же самая влюбленность заставляла меня страдать именно потому, что моя Дама проводила время с ним, а не со мной.

Между тем велосипедные гонки продолжались, и Шварц всегда побеждал. Каждый раз это была наша победа, победа одного из тех, кто принадлежал нашему двору.

Чаще всего Шварц появлялся в нашем дворе на велосипеде в послеобеденные часы, когда мы все крутились во дворе: курили, играли в карты, в пристенок на деньги, в футбол или рюхи. Наташа училась в десятом классе и приходила домой около трех. Наступил июнь. И наша жизнь окончательно переместилась из комнат на улицу. Шварц давал мне свой велосипед, и я уезжал кататься на целый час, а то и дольше. Никому больше он не доверял свою гоночную машину. Иногда тайком я давал покататься на чемпионском велосипеде моему другу Борьке Смородину. Теперь уже Шварц не стоял около Наташиного окна, а, передав мне велосипед, шел к ней в комнату. Считалось, что он помогает Наташе готовиться к экзаменам по математике. Шварц оставлял мне свой велосипед, я гонял по просторам Выборгской стороны, возвращался через час — полтора и стучался в Наташино окно. Вскоре Шварц выходил во двор и уезжал на своем велосипеде. Иногда он приезжал на трамвае. И еще, гораздо реже, Шварца привозило такси. Он заходил за Наташей, и они отправлялись в кинотеатр «Гигант», поблизости от Финляндского вокзала, или в кафе — мороженое «Улыбка», которое было в двух остановках от нашего дома, около Светлановского рынка. Все — таки чаще всего он появлялся на велосипеде. Шварц работал тренером в каком — то спортивном обществе. Я ревновал Шварца к Наташе, но не мог устоять перед состоянием обожания, которое, несмотря на ревность, заставляло меня ждать его появления, брать велосипед, который он давал мне в знак особой дружбы, (и одновременно для того, чтобы не оставлять эту драгоценность на улице без присмотра), брать велосипед и гонять по округе, наслаждаясь счастьем скорости и мучаясь оттого, что я предаю самого себя.

Все это тянулось месяц или полтора. Была середина июля. Самое роскошное время в Ленинграде. Мы роились во дворе целыми днями. Или отправлялись купаться в Озерки. Или шатались в парке Лесотехнической академии. Конечно, в промежутках между шатаниями, играми и купаниями в Озерках кое — кто из нас читал, посещал библиотеку, ходил в магазин или отправлялся погостить к родственникам. Но все это были вторичные занятия. Главным оставалась коллективная жизнь нашего двора. И вершиной этой жизни был сумасшедший роман Шварца и Наташи. Мне кажется, что в какой — то момент я остыл к ним обоим. Моя влюбленность в Наташу ушла, как вода в песок. И одновременно с ней — моя восторженность перед Шварцем. Мне даже надоело кататься на его чемпионском велосипеде.