Семен Юшкевич - Злой мельник

– Ну, идём, – решительно произнёс Стёпа.

Что-то ёкнуло у меня в груди, не то страх, что отец узнает, не то блаженство от предстоящей таинственной экспедиции. У Коли заблестели глаза. Я посмотрел на него и ободрился. Он казался мне таким милым, смелым. Оттянув молодцевато рубашку, поправив пояс, он бросил палку и сказал:

– Конечно, идём. Павка, брось палку. Ты, Стёпа, ступай впереди и указывай дорогу.

Стёпа кивнул головой и пошёл горой. Сразу шаги наши стали осторожными, мягкими, тихими, точно страшные глаза мельника уже начали следить за нами. Дойдя до конца нашей горы, мы перешли на противоположную сторону и, добравшись до калитки соседнего дома, вошли и в первый раз близко увидели высокую мельничную трубу, которая вблизи оказалась несравненно большей, чем издали.

– Теперь не зевай, – прошептал Стёпа, – вот окно, где мельник живёт. Пригнёмся и поползём.

Мы притаили дыхание, точно его можно было услышать в комнате мельника, и, едва дыша, проползли под окном. Миновав эту опасность, мы живо поднялись и со всех ног побежали к невысокой стенке, отделявшей здесь сад от дома.

– Перелезай, – шепнул Стёпа и, ловко вскарабкавшись, прыгнул в сад.

Мы услышали мягкое падение его тела и остановились испуганные. Идти ли дальше? А вдруг отец узнает?! Сердце билось, как сумасшедшее в груди. За стеной Стёпа нетерпеливо шептал, чтобы мы шли скорей.

– Идём, Коля, – произнёс я, взглянув на него.

Коля вместо ответа презрительно вздёрнул плечами и стал подниматься по стене.

Предо мной мелькнул отец, строгий, суровый к таким проделкам.

– Скверно будет, – пронеслось у меня со страхом, и, закрыв глаза, я полез за Колей и спрыгнул в сад.

Но сейчас же я об отце забыл, точно его никогда не было у меня, присел, оглянулся и замер. Удивительная, сказочная тишина сразу заполнила моё сердце и как-то охладила меня. Тишина. Ни звука, ни шороха, ни намёка на человека. Длинные, будто вечные аллеи, ряды высоких деревьев и кругом тень без узоров, без очертаний. Огромные листья лопуха, как бы небрежно разбросанные властной рукой, мирно покоятся между стволами деревьев, окружённые прелестными пёстрыми цветочками, такими задумчивыми, нежными. Какая-то новая, невиданная мной, благородная трава, точно нарисованная… Пахнет изумительно, и самый воздух не тот, которым я обыкновенно дышу, а какой-то лёгкий, вкусный.

Дальше от деревьев побежали правильными кругами нарядные клумбы с красавицами розами, над которыми вьются пчёлы, жужжат и резвятся. Изредка слышится где-то в кустах шуршание крыльев, чириканье, писк… Мелькают оттуда же чёрные внимательные глаза птиц, птиц разноцветных, таинственных, которых я готов обожать.

– Вечно, вечно бы оставаться здесь, – сладостно думается мне. – Господи, подари мне такую жизнь, дай немного пожить в этом царстве и умереть.

– Идём, – будит меня голос Стёпы, – груши дальше.

Я поднимаюсь и лениво иду за ним. Шаги наши хрустят в песке, и мне вдруг кажется, что когда-то это уже было со мной, и тоже тогда хрустели шаги, и что та жизнь, в которой оно происходило однажды, была лучше и несравненно прекрасней настоящей. Чем хороша наша жизнь? По вечерам отец, который и любит нас, но строгий и неумолимый; страшное училище осенью и зимой; огорчения и страхи за жизнь дорогих мне папы и мамы и однообразие во всём, что за этой стеной. Не в моих ли мечтах о пленнице из белого домика я жил этой дорогой жизнью, знал этот сад, эти новые, хорошие чувства?

Вот и фруктовые деревья. Я бросился к Коле, чтобы обнять его, – так славно на душе у меня, так чувствую я Бога над собой. Мне кажется, что мы не люди, не живём в мире, и что никогда, никогда не вернётся прошлое. Груши зелёные, но уже с розовеющими щёчками, похожие на маленькие бутылочки, свесились вниз и ласково ждут нас. Как забрызганные кровью виднеются вдали вишнёвые деревья и так необычно красивы своими ветвями, ушедшими вширь. Внизу, из длинного ряда кустов, лукаво выглядывает твёрдый крыжовник зелёными глазами своими и как бы вытягивается, чтобы дать себя отведать. Бежит смородина мимо взора, собравшись в миниатюрные кисти красного винограда, и руки невольно сами тянутся к ней. Я не знаю, что переживает Коля…

– Господи, – с благоговением шепчу я, – подари мне такую жизнь!

С грушевого дерева уже раздаётся крик Стёпы, зовущий меня подняться к нему. Коля сидит на вишнёвом дереве и, уписывая вишни, не забывает кучами класть их за пазуху. Я делаю то же, поднимаюсь к грушам, срываю их, кладу за пазуху, отведываю одну. Но она невкусна ещё и я с отвращением выплёвываю её. От груш мы переходим к вишням, смородине, крыжовнику, и я наедаюсь так, что меня начинает тошнить. За пазухой растёт запас. То же самое у Коли и у Стёпы. Мы перегружены и ничего уже не хочется. Пора домой. Как-то мы выберемся? Я уже привык к красоте сада, она начинает утомлять меня, а то живое и важное, что сейчас должно совершиться, и страх перед тем, что ждёт нас у выхода, – всё больше закрадывается в душу и выталкивает из неё всё другое.

– Теперь мы воры! – со стыдом думаю я, ощупывая набранные запасы. Гляжу на Колю с отчаянием. – Если бы папа узнал!..

Коля сам бледнее обыкновенного, и страх за него заглушает мой собственный. Стёпа всё уписывает вишни, не может никак ими насладиться и весело смеётся. Меня злить ровный блеск этих холодных, мраморных зубов мальчика и плутовское выражение в его глазах.

– Домой, – командует Коля дрогнувшим голосом, и я готов заплакать от этих упавших, бессильных звуков. Пусть боюсь я, но Коля не должен бояться. Я всё возьму на себя. На своих плечах я готов вынести всю тяжесть этого поступка, но Колю никто не должен трогать.

– Домой!.. – подбадриваюсь я, – идём, Стёпа, Коля… Я первый вылезу на стену и посмотрю, спокойно ли.

С доброй улыбкой он смотрит на меня, и, как бы поняв мои чувства, одобряет меня кивком головы. Я взлезаю, поддерживаемый ими, и быстро оглядываю путь. Никого. Мельница гудит, – где-то громко спорят. В самом дворе лежит спокойствие и равнодушие. Я шёпотом даю сигнал, – они поднимаются вслед за мной, все прыгают вниз, и мы двигаемся дальше. Опять под окном застывает сердце от ужаса. Но вот мы, наконец, благополучно у калитки. Ещё один миг – и свобода. Стёпа бросается открыть её, – но ужас! теперь она заперта на ключ, и выход отрезан.

– Мы пропали, – шепчу я с ужасом.

Коля страшно бледнеет и тоскливо оглядывается. Времени терять нельзя. Губы у него синеют и дрожат, Стёпа же по-прежнему весел и спокоен. Опять сверкают его зубы и он бормочет:

– Вишь, черти проклятые, догадались-таки. Погодите, подлецы, ещё не поймали. Колька, за мной! Гляди в оба. А ты не плачь, – обращается он ко мне, и бросает с презрением: «Баба!» – Не поймают, – с уверенностью заканчивает он, – меня лошадь не догонит, не то что подлец мельник…