Семен Юшкевич - Злой мельник

Всё это очень хорошо, но для нас неутешительно. Я совсем неважно бегаю. Но мужественные слова Стёпы всё-таки ободряют и теперь, не прячась, пускаемся бежать назад в сад. Но едва мы поднялись на стену, как вдруг показался совсем близко старик мельник с парнем, – видно своим сыном.

В руках у них прутья, должно быть для нас приготовленные.

– Слезай, – кричит нам мельник, – не то хуже будет! Воришки проклятые, совсем сад испортили, – бормочет он и внимательно смотрит на стенку, попорченную ногами мальчишек.

Стёпка прыгает в сад, а мы без размышления за ним.

– Ступай к стене, что выходит на улицу, – кричит Стёпа на бегу. – Другого места нету.

Мы с Колей усердно работаем ногами, и наплыв энергии на время разгоняет страх. Однако, едва мы добрались до уличной стены, как мельник вырос перед нами и стегнул прутьями в воздухе. Мы бросились назад. Страх опять щемит сердце. Размышлять некогда. За нами гонится сын мельника, парень лет 16. Вот, вот нагонит!.. Куда бы спрятаться? Коля тяжело дышит, и я по плечам вижу, что он утомляется. «Хотя бы дали немного передохнуть», – думается мне. В эту минуту нас выручает Стёпа. Он реет по земле, как ласточка. Заметив нашу усталость, он начинает дразнить парня и нарочно шмыгает мимо него. Тот с криком бросается за ним, а мы выигрываем время. Долго, однако, такая борьба продолжаться не может. Опять мы бежим к уличной стене. Вдруг Стёпа, решив, вероятно, что нас не выручит, развивает изумительную скорость, оставляет парня далеко за собой, и, – пока старик мельник собирается, – вскакивает на невысокую со стороны сада стену и со смехом прыгает на улицу. Ужасное положение. Мы одни в руках палачей. Вместе со Стёпой как бы солнце пропало. Я не хочу уже бороться, бежать. Пусть будет, что будет. Решившись, я сразу останавливаюсь и жду опасности. Парень набегает на меня, хватает за шею пятернёй и крепко держит. Коля также останавливается. Он меня жалеет и не хочет оставить одного. Парень хватает и его за шею, и мы оба, как пойманные птицы, в его грубых руках. В эту минуту подходит мельник и, взвизгнув в воздухе прутьями, больно ударяет меня.

– Вот тебе груши воровать, – слышу я его жёсткий голос, – вот тебе сад господский портить. Будешь, поганый воришка, лазить сюда.

Опять визг прутьев и боль в теле. Мне стыдно; я молчу.

– Пусть бьёт, – думаю я, – устанет.

Но раздался удар и на этот раз он угодил Коле. Вот этого я уже не могу вынести. Я рвусь из рук парня и смело кричу:

– Не бей брата, не смей бить!

Опять тишина в саду, но уже страшная. Мы вдали от людей и защиты, и нас охватывает ужас до умопомешательства. Наконец, нас доводят до стены, дают ещё несколько пинков на прощанье и мы, рискуя жизнью, бросаемся вниз со стены полуторасаженной высоты.

Славу Богу! Мы бежим вдоль улицы, точно ругань злого мельника, посланная вдогонку, имеет ещё силу ударов. Потом выбегаем на нашу гору и, остановившись, тупо глядим друг на друга. Нам стыдно до омерзения. Молча мы выбрасываем накраденный груз и с досадой топчем его ногами.

– Мы не воры, – со слезами говорю я, наконец, Коле, – а за то, что съели, осенью заплатим мельнику. Соберём деньги и заплатим.

Коля серьёзен и мрачен.

– Здорово досталось, – говорит он, – больше уже не сунемся. Чёрт бы Стёпу взял. Славно выйдет, если папа узнает…

– Я всё на себя возьму, Коля, – отвечаю я, – но папа не узнает.

Увы, я ошибся… Папа узнал, и мы жестоко были наказаны за наше преступление.

Было это так. Посидев с Колей на горе и пожалев о своей судьбе, мы привели в порядок паше платье, умылись водой из «ключа», спустились вниз и скоро забыли о несчастном приключении с мельником. В этот день Стёпа не показывался больше и мы были уверены, что отец засадил его за работу в кузнице. День пошёл своим порядком. От мамы мы получили нагоняй за опоздание к завтраку и обещание рассказать папе, какие мы скверные, гадкие, как портим платье и становимся совершенно уличными. «Точно никогда не учились», – сравнила она, быстро оглядывая наши загоревшие лица. Мы спокойно отнеслись к буре, позавтракали… Потом опять воспользовались её рассеянностью, улизнули на гору, где и провели время до захода солнца. В шесть часов, – отец обыкновенно приходил в девять, когда бывал занят, – подавали чай в беседке. Мы были очень оживлены за столом и вели себя так развязно, что мать едва нас не прогнала. Впрочем, всё обошлось мирно. Я не отказал бабушке в просьбе и любезно предложил ей свои две руки, – обыкновенно она это проделывала на двух подсвечниках, – на которые она насадила связку толстых вязальных ниток и стала наматывать их на клубок. Коля растрогал маму тем, что тоненьким приятным голосом спел «Среди долины ровныя». Словом, всё шло хорошо. Бабушка, намотав нитки, отпустила меня, наградив поцелуем, и мы с Колей отправились в детскую: он – дорисовывать копию какой-то красивой греческой головы, я – раскрашивать водянистыми красками свой ранец, за что мне не раз уже доставалось от мамы.

Но не прошло и получаса, как в нашей комнате неожиданно, насупившийся и грозный, появился отец в сопровождении мамы. Мы вскочили… Ноги у меня стали трястись от ужаса. Момент нехорошей тишины. Мы уже стоим на вытяжку перед отцом и смотрим в землю, не смея поднять оцепенелых век.

– Подойдите, негодяи! – раздался его голос.

Мама крикнула от страха. Сама она не терпела гнева отца, который делал его просто жестоким, и между ними всегда происходила борьба из-за нас. Теперь её крик ещё больше напугал нас. Мы чувствовали, что и на этот раз, как уже было за другое преступление, он с нами жестоко расправится и что нас ничто не спасёт от его гнева.

– Подойдёте ли вы, негодяи!? – крикнул он ещё раз, топнув ногой с такой силой, что наш письменный столик затанцевал.

Я подошёл первый со смертью в душе и ещё ниже опустил голову.

– Ты чего стоишь? – крикнул он Коле, который даже не шевельнулся.

Коля подвинулся. Меня била лихорадка и я употреблял все силы, чтобы не дать отцу заметить это.

– Поднять головы!.. – скомандовал он отрывисто.

– Что за инквизиция… – прошептала мать. – Даже у дикарей так не наказывают детей…

Мы, избегая его взгляда, подняли головы, а он, схватив меня за подбородок, спросил:

– Кто крал в саду груши?

Всё было кончено. Ему обо всём рассказали. У меня сейчас же полились слёзы. Мать уже стояла между нами, страшась его гнева, а он, взглянув на её встревоженное лицо, насильно вывел её в другую комнату, запер дверь на ключ и крикнул:

– Я тебя, Лиза, сколько раз просил не вмешиваться в воспитание детей!..

Кончено… Мы были в его власти.

– Папа! – крикнул я не своим голосом, упав на колени, – это я, я один виноват во всём. Не бейте Колю! Папочка, простите!.. Я не знал, что это так дурно.